но на всякое урочище, на всякий выгиб рельефа — невольный первый взгляд: а как здесь атаковать? И сразу же второй: а как обороняться?
Так и на эту круть. Брать её, да через Днепр — о-о-ох, трудно. Разве зимой.
Две баржи у дебаркадеров. Да одну тянет пароходик, вверх.
Уже спадает наводнение, а далеко ещё не вошло в берега. Полно идут серо-синие воды.
А за Днепром заливные луга — на пять вёрст в глубину, широко-о.
А за ровенью поймы — кожевенный заводик. И другой. Деревня. Ещё деревня. И — леса.
Что за радость — обширного взгляда с горы. На реку, на пойму, на даль. Как будто возносишься над своей жизнью.
Вот так бы похорониться: на крутом берегу русской реки, против широченной поймы. И — на берегу западном, чтобы ноги к реке и с малым уклоном — как будто и лёжа всегда видеть и водную ширь, и восходы солнца за ней.
Небо сейчас не голубое, а в белесоватой позолоте. И кое-где—лёгкий начёс волосяных облачков. Не движутся.
Видишь — так много России сразу, как не бывает повседневно.
Если взять чуть левей, восток-северо-восток, и перевалить через леса, взлететь и дальше, — расстелется сперва Смоленская. Потом Московская. Потом Владимирская. А там — и наша Костромская. Всего-то — вёрст семьсот, куда покороче фронта. Не далеко.
Милая, печальная, обделённая сторонушка костромская. Что ж я не был в тебе так давно, давно, давно?
А во взрослые уже наезды — та щемливая тоска, какая почему-то всегда зацепляла его в Застружьи, — от скудных ли полей; от изгиба дороги — вот тут была, и увильнула, и напрочь; от ветряной ли мельницы дальней? И та тоска достигла и сюда, и здесь крючком потянула за сердце.
Или — чувство, что никогда уже туда не вернуться?..
Родина моя! Нерадиво мы тебе служим. Дурно.
И — дослужились.
Вот тут, позади близко, за этими деревьями, впечатывал Нечволодов: революция уже пришла! Она который год нас разносит — а мы всё не действуем.
Как говорили встарь: благомужественный воин.
Тогда — не хотелось поверить.
А вот уже: прославленная Тройка наша — скатилась, пьяная, в яр — и уткнулась оглоблями в глину.
Всё хвастали.
Что за обычай был у нас — превозноситься? Подбочениваться с этаким лихим превосходством.
Сегодня делегаты начнут съезжаться — из четырнадцати армий! — надо как можно больше встречаться, видеться, толковать.
Сколачивать ядро.
Нет, в офицерстве ещё сила есть. Если где ещё осталась — только в офицерстве.
Как ни смяты, ни разрознены, ни рассеялись — но кто ещё готов идти на смерть, не пригибая голову? Прошедшую все фронты и бои.
Сколь бы мало нас ни сплотилось, — ни это правительство, ни Совет — не отнимут у нас последнего права: ещё раз побиться.
Набухало: бой — неизбежен. Бой — будет.
А не победить — так себя уложить достойно.
В этом холоде подступающего, в этой бесповоротности — своё новое облегчение.
Кажется: всё — хуже некуда? В яр, в глину, и все жертвы напрасны? и не знаешь, где быть, где стать?
А плечи — опять распрямились. Нет, впереди — что-то светит. Ещё не всё мы просадили.
Но — на какой развилок спешить? И уложить себя — под какой камень?
КАЛЕНДАРЬ РЕВОЛЮЦИИ
11 мая
- Керенский подписал „Декларацию прав солдата”
16 мая
- Кронштадт отказался признавать власть Временного правительства
22 мая
- Снятие ген. Алексеева с поста Верховного Главнокомандующего. Назначен ген. Брусилов
23 мая
- Главнокомандующий германским Восточным фронтом публично предлагает России переговоры о мире
24 мая
- Уступчивое постановление Временного правительства о Кронштадте
25 мая
- Приказ Керенского об увольнении ген. Гурко с Главнокомандования Западным фронтом. Назначен ген. Деникин
26 мая
- Петроградский Совет требует от Кронштадта безусловного повиновения
27 мая
- В Эстляндской губернии Совет взял власть вопреки Временному правительству. „Кронштадтская волна покатится по всей России.”
3 июня
- Открылся 1-й Всероссийский съезд Советов.
4 июня
- На съезде Ленин: «Есть такая партия!»
