... Красноярский СРСД для спешного проведения в жизнь своей резолюции направил трёх делегатов в Петроград, считая всякую переписку гласом вопиющего в пустыне, тем более зная повадку Временного Правительства пропускать мимо ушей властный голос народа...
Москва. ИК СРД предупреждает население, что далеко не всякому оратору на митинге можно доверять. Все агитаторы должны быть снабжены удостоверениями от СРД с фотографическими карточками.
От Литературного отдела Агитационной комиссии при ИК СРСД. К петроградским рабочим! ... Товарищи, деревня заплатит сторицею хлебом за всё, что ей будет нужно. Но она сама ещё не знает, как нужна ей теперь прежде всего хорошая книга. Никто кроме вас не сможет и не захочет дать ей этой книги. Так за дело, товарищи!..
СТАЧКА ПРАЧЕК с 1 мая. Настроение бодрое. Есть ещё, оказывается, злостные штрейкбрехеры, которые не только работают сами, но вносят раздор в среду работниц. Товарищи! Не доверяйтесь таким двуличным людям! Мы публикуем имена изменниц рабочего дела...
Нам нужна революционная власть, а не власть либеральной снисходительности и толстовского непротивленства злу. Кто взял на себя власть, пусть найдёт в себе и силу. Нужно призвать к порядку разболтавшуюся и распустившуюся Россию.
150
Это очень парламентарно было со стороны доминирующего большинства Исполкома, что, посылая комиссию на переговоры с правительством, они вежливо включили и трёх наблюдателей от меньшинства: от большевиков — Каменева, от межрайонцев — Кротовского, и от безфракционных — Гиммера. И вот сегодня Каменев вместе со всеми ехал на эти небывалые государственные переговоры.
К десяти часам утра собрались в Таврическом дворце десять членов переговорной комиссии — Чхеидзе (совсем больной, в гриппе), Церетели, Дан, Богданов, Войтинский, длинноволосый Гоц (Чернов в Москве), молчаливый Филипповский, простоватый Пешехонов, строгий Станкевич, сдержанный Брамсон, и три наблюдателя. Чёртова дюжина, если без шофёров. Сели в три богатых, но за недели революции потрёпанных автомобиля и покатили, — не в Мариинский дворец, а для конфиденциальности князь Львов позвал к себе на квартиру.
Он жил в департаменте общих дел своего министерства — подобной второй улицы во всём Петербурге нет: короткая, позади Александрийского театра, упираясь в его задний фасад, а вся как бы дворцовая, по обе стороны две жёлто-белых линии бегущих колоннад, сдвоенных полуколонн, чередуясь с окнами, на высоту второго и третьего этажей, над глубокими арками первого — и точно равны по длине обе симметричные стороны улицы, торжественной и даже днём почти пустынной.
Поднялись по департаментской лестнице, своими пальто заняли совсем не малую вешалку в коридоре. В приёмной увидели солдатский караул, — но солдаты сидели в креслах и курили махорку, вниманья не подавая новопришедшим. О них доложил чиновник. Всей гурьбой, в непритязательных пиджаках, ввалились в гостиную с голубой атласной обивкой мебели — и оказались против министров всего троих: кроме князя — лишь Некрасов и Терещенко.
Только троих?..
Но, значит, другие бы мешали.
Ясно стало, что сочетание не случайное: здесь перед ними — действующее ядро правительства. Кроме Керенского, которому неудобно.
Широко расселись на мягких диванах и в креслах, а на лакированные столики подносили исполкомовцам кому чай, кому кофе в фигурных чашечках с орнаментальными ручками. Ничего, в этой картине было что-то от Великой Французской.
Рыхлый князь Львов с двумя напряжённо-поворотливыми министрами готовы были слушать. А Исполком и приехал читать свою платформу. Но не зябнущий, сгорбленный Чхеидзе, а конечно Церетели, — он занял, без гласного избрания, место безусловного лидера ИК. Да он с Даном и записывал эту платформу сегодня утром: прошлой ночью, измученные, не могли составить начисто.
Итак, наш первый пункт (сразу главный, и на убой Милюкову): деятельная внешняя политика, открыто ставящая своей целью скорейшее достижение мира — на началах самоопределения народов, без аннексий и контрибуций! И переговоры с союзниками для пересмотра договоров!
Все лозунги, крикнутые на тысячах митингов, тут были сжаты в один снаряд, и продырявленная падала вся политика Милюкова и лакейство перед союзниками. (Вчера Гиммер со Стекловым предлагали и посильней, да ИК отверг.) Каменев наблюдал с удовольствием.
Не вздрогнули министры, не откинулись, не запротестовали. И даже — Львов понимающе кивнул. А Некрасов — горел встречным взглядом. Он только должен был держаться в министерских приличиях, а по духу-то он был почти советский.
Милюкова — они уже сговорились сдать?
Но сколько же образумляющих ударов должно было прийтись по их головам за эти два месяца, чтобы размягчить их так к сегодняшнему дню! (Владимир Ильич будет доволен этим наблюдением.) Не без влияния остались тут и крайние лозунги большевиков, ещё и до Ленина, когда их Каменев выдвигал. В те дни он самостоятельно угадывал и выражал эту линию публично, именно это он и говорил в конце марта на Всероссийском совещании советов, когда и ИК далеко не был согласен, — а вот теперь это вносится как само собой разуменное, и даже министры кивают головами. Мы не замечаем в течении дней, а революция быстро идёт вперёд.
Церетели, после паузы, читал дальше. Наш второй пункт: дальнейшая демократизация армии. И — и! — укрепление её боевой силы и способности к оборонительным — и наступательным! — действиям.
Этот пункт — из сложнейших для любой головы. И Каменев в своих речах в те дни старался не выражаться слишком конкретно, чтоб не схватили в капкан. Он больше нажимал на то, чтобы сговориться с угнетёнными классами других стран и так покончить лить кровь, превратить русскую национальную революцию в пролог восстания угнетённых народов всех воюющих стран против молоха империализма. (По сути — то, что Ленин потом привёз.) А его обзывали благодушным мечтателем и добивались: а пока угнетённые народы не восстали — нашу армию сохранять? или сложить оружие и распустить по домам? Вот в этом проклятом пункте наиболее не хотелось Каменеву быть опасно чётким, он отвечал: сохранить мощь армии как оплот против контрреволюции. Нет, а против немца? Если бороться — до каких пор? если не бороться — то как получить мир? а если восстания западного пролетариата не будет? и мир — всякий ли приемлем? И приходилось выражать: да, сложить оружие была бы политика рабства, а не политика мира, надо отвечать на пулю пулей. (Приехал Ленин — и как же голову мылил, что это выражено неполитично, и в корне неправильно.)
Но здесь, сейчас, большевицкий взгляд не побеждал, напротив, качнулся маятник в другую сторону — и вот сам Исполнительный Комитет позорно предлагал готовность армии к наступательным действиям! — ещё бы это не было министрам приятно! Они конечно всецело согласны.
А третий пункт условий ИК — был самый сгусток социализма: контроль над производством, над транспортом, над обменом и распределением продуктов, а в необходимых случаях и государственная организация производства. Да тут порядочные буржуазные министры должны были просто встать на дыбы! Но эти — о, как они были уже озабочены и сокрушены: по самому социалистическому пункту они меньше всего и возражали! — так они тянулись за коалицией, сами уже не способные ни на что.
Даже на переговоры не похоже — настолько нет борьбы. (Да трём против тринадцати — много и не поспоришь?)
