пухлощекий – твой. Трубу надо добыть. Комбат тебя к ордену представил. Поди, утвердят. Ты у нас с Петром пока без орденов. Это как лотерея. Который комбат вас представляет. Комбаты в госпиталях, а списки в штабах. Ивкин тоже хорошо стрелял, но сбить пуговицу с вражеского мундира за шестьдесят – семьдесят шагов мог только Сидор.
Короткое затишье. Запасливые снаряжали диски. Алчные обшаривали трупы на виноградном поле, надеясь разжиться ценной вещицей. Вот уже месяц, как в четвёртой роте началась часовая лихорадка. Часами менялись «наслух» и «неглядя». На часы меняли альбомы с бесстыжими девками, пистолеты и другие вещицы, имевшие к военным действиям отношение приблизительное или никакое. Находились и такие солдатики и сержанты, которые интересовались серебряными портсигарами, перстнями и даже брошами с разноцветными камушками. Пётр и Сидор при удобном случае набивали мешки патронами и гранатами – военным инструментом, без которого не особо повоюешь. «Старики» их учили, а те прошлись не по одной войне: «Без сухаря можно воевать, а без гранат – не всегда. – Берегите патроны, а тушонку «мерикане» привезут». Друзья больше интересовались пистолетами, чем чужим добром, которое когда -то принадлежало живому. Не пили и трофейный шнапс, от своих законных «наркомовских» не отказывались, но чаще меняли на сахар и тушенку. Друзья не курили, и проблемы с табачком у них тоже не было.
– Чего, Сибулонец, шьёшь? – углубляя окоп, спросил Панькин.
– Наживки на танки, – ухмыльнулся Пётр. – Где я мины видел?
– Ну, ты Архимед. Я – не сообразил…
– Чего не сообразил? – теперь удивился Ивкин.
– А то. Мину ударь по капсюлю, кидай, как гранату. Не хуже противотанковой. За милую душу можно танк подорвать. Голова у тебя, Петя. Зачем тебе клубочек понадобился?
– Смотри. Я в противогазную сумку накладываю мины, привязываю «эф-1». Как только танк наезжает на сумку, дергаю, чека освобождается и взрывается граната. Мины детонируют. Танк опрокидывается. – Объяснил Ивкин.
– Танк ещё должен наехать.
– Вон там поставим разбитую пушку. А мины поставим веером. Они к мосту рвутся. В Вену хотят проскочить. А если мне будет «некогда», так ты стрельнешь по мешку.
– Незнаю, Петя, незнаю. Ты нитки делай вдвое. Крепче. Гранаты надо пособирать у соседей. Вон сколько полегло. Чьи-то дети…
– Сколько твоих? – поинтересовался Титичкин. – Запиши, комсорг…
– Не считаю. Некогда. Чем хвастать? Трудно промахнуться. В рост идут. Вон флагами замахали. Похоронная команда. У них обед. Наша кухня и перловки не сварила. Дядя Яша опять не варит кашу.
– Снаряд попал в поддувало. Контузило повара, – сказал замполит Левинсон, – сейчас раздадут по отделениям ВТС – «водка, тушенка, сухари».
– У меня от ржаных сухарей изжога, – сказал маленький солдатик с двумя медалями «За отвагу». – Кто мою водку возьмёт на постой за кусок сала?
– Тушёнка бийская? – спросил Ивкин.
– Обрадуешься. Второй фронт. Сосиськи. Сладкие. Привыкай, славяне, – пробурчал Титичкин. – Взводный! Остаёшься за меня, комбат вызывает. Комсорг собрание хочет провести с Левинсоном. Не глупите без меня.
Мальчишки из похоронной команды, видя вывернутые карманы убитых, ругались в сторону обороны батальона, покрикивая:
– Иван, зачем часы брал? Ешь суп. Дети часы получат отцовы. Детей обворовал, Иван.
– Кто наших детей топил, гадёныш? На Ладоге. Пароходы с красными крестами были. Я вам припомню, – выкрикивал Ивкин.
– Капут Гитлер! Иди сюда, ком, ком. Не сдашься, Сидор всех перестреляет, – дурачился взводный Иван Лопаткин. – В Берлин идём. Бросай автоматы, пацаны.
– Что за болтовня? – пришел Левинсон и комсорг Тимошин.
– Агитируем, чтоб сдавались, – пояснил маленький солдатик с двумя медалями. – Не понимают… Ни шиша…
Подкатившие по пыльной дороге четыре зенитных установки с прожекторами, электростанцией и прочей противовоздушной мурой плавно скатились в глубокий кювет и ударили по танкам и пехоте в самый критический момент. Два танка загорелись. Самоходка, расстилая гусеницу, крутнулась и замерла. Залёгшие немцы получили приказ сдаваться, подняли огорчённо руки. Скорострельные зенитные орудия, установленные на платформах тягачей, выползли на дорогу. Из кабин, из будок высыпали на дорогу женщины.
– Девки, – радостно ощерился губастым ртом младший лейтенант Титичкин, зажимая чернеющую от крови гимнастёрку на плече. – Ну, молодцы. Вот помощницы. Влупили, так влупили.
– Славяне, хорошо считайте пленных! – звонко прокричала статная, но рябая майорша, сверкая орденами и медалями, плотно разложенными на обширной груди.
– Гарно монисто, – улыбался ротный.
– Низкий поклон вам, девоньки, – подошёл с пулемётом худой и грязный комбат Горелкин.
– Где ваша медслужба? Скидывай гимнастёрку. Не стесняйся. Навидалась вашего брата покалеченного… Девочки! Пакеты, салфетки, спирт, огурец… Мужчины, умываться. Обедать. …Что девушек ни разу не видели?
– Таких геройских еще не видели, – сказал замполит Левинсон, и начал прихорашиваться.
Майор ловко бинтовала плечо. Увидев на лице Ивкина восторг и внимание, спросила:
– Откуда будем, мальчик? – Пётр смутился, тихо ответил. – А мы – Новосибирские. Родня. Я – в Бийске три годика жила. За растрату жильём обеспечили. Подруга воровала, а присели вместе. У нас, поди, уже яровые начали сеять? Дочки, проверить матчасть, долить радиаторы, угостить пехоту борщом. – От женщины пахло редиской и водкой. Походила тётка на мать, и Петьке захотелось ткнуться ей в грудь и заплакать, как в детстве. Когда отца отправили на «заработки», а уличные пацаны дразнили и не пускали играть в футбол, хотя он бил по воротам лучше всех. К мосту потянулись штабные автомобили с конвоем, танки и даже мощные самоходные орудия.
– Где же вы были? – заматерился капитан Горелкин, – Когда нас топтали танками? Даванули бы вместе.
– Приказа не было, – сказала женщина, помогая ротному надеть новую гимнастёрку.
– У вас был приказ? – спросил комбат. – Назовите себя и номер подразделения. Буду ходатайствовать…
– Пустое, – сказал женщина, – Это наш мост. Нам его охранять от налётов. Своих отметьте ребят. Мы выручали не за награды. Ешьте. Остынет. Оля, не жалей сметану. Такого борща они, может быть, никогда не попробуют. Украинский. Бабушкин рецепт… Я бы и немчиков покормила. Мальчишки голодные. Гонят их на нас, хотя все понимают – конец у войны один.
Уставший и окровавленный батальон, уже состоявший только из двух не полных роты, сидел и лежал у котелков. У полевой кухни ещё стояли в очереди бойцы. Выдавал водку и сухой паёк дядя Яша. Под каменным арочным мостом стирали гимнастёрки аккуратисты, перевязывали раны и спали в тени машин бойцы. Слышались весёлые взвизги девчат.
– Комбат, переведи ко мне вон того сибирячка, – сказала, сверкающая грудью майор. – Ранило водителя. Катя с трудом справляется с управлением тягача. Вон того. Красиво кушает, паренёк. Нельзя нам без мужика…
– Этого не могу, – облизывая ложку, сказал комбат Горелкин с улыбкой. – К ордену представлю. Два танка подорвал. Сейчас…
– Дай ему отпуск, комбат, пусть домой съездит. Пока доберётся до Алтая, пока обратно, а там и войне конец… Будет парень всем своим полным комплектом женок любить. Плюнь на орден. Жизнь ему будет самой большой наградой. Немец злой. Резервов нет.
– Комсорг Тимошин, объявите построение. Пищу приняли? …Всем объявляю благодарность, а сержантов
