– На кого мы походим? – Они смотрели в зеркало и были нестерпимо чему-то рады, – походите… Вы не заметили, что мы походим друг на друга? Странно. Только сейчас заметила.
– Мама, дядя Вадим походит на моего жениха. Ты не возражаешь, когда я вырасту, мы поженимся? …А ты его оставь на второй год, чтобы он всю жизнь приезжал и учился, учился…
– Какой он жених, если у него трое детей? Не смогу его оставить на второй год. Он хотя и учится так себе, но хвостов за ним не замечено. К тому же он пьющий. Пьёт после зачётов пиво. Я видела, как он с приятелями стоял в очереди у пивного бара «Жигули».
Было такое. Саша, Валера, Миша заняли очередь. Через час Лазунов прибежал институт и сорвал Вадима, Ольгу и Ренату с лекции. …Пиво было великолепно. Вадим с недоверием рассматривал варёных креветок, просил Валеру показать, как с ними обращаться. «Наша астраханская вобла – вот что должно идти к этому пиву, – сказал Сашин, – Жаль, что я мало привёз».
Вадим вспоминает вкус того пива и вспоминает друзей – сокурсников, которых не видел пятнадцать лет.
– Мама, когда я вырасту, то и дети вырастут. Они не будут нам мешать. …А я у тебя одна! Хоть разорвись.
– Вы, хороший отец. Дети вас понимают, и вы их понимаете, а я мало внимания уделяю Машеньке, – говорила Руднева, когда выходили из магазина. – Она больше с бабушкой и дедом. Сёстры помогали, когда училась. Тянется к мужчинам, в каждом хочет видеть отца. Разошлись, когда ей было три месяца. Бинт у тебя свалится сейчас, нужно перевязать.
В трёхкомнатной квартире на пятом этаже уютно и светло. Вадиму показалось, что приехал домой. Стеснительность покинула его. Несмотря на возраст, остался большим ребёнком. В незнакомой обстановке скукоживался, вёл себя заморожено и натянуто.
Неужели, все москвички такие. Сначала напустят на себя маску изо льда и бетона, а потом выяснится, что это, очень заботливые люди. Анна Васильевна брякала дверцей холодильника, чем-то стучала на кухне, а Бабушкин и Маруся рассматривали фотографии.
Вадиму нравился костюм. Он думал, где займёт деньги, чтобы отослать женщине, которой захотелось сделать ему приятное.
– Руки моем. К столу, – приказала Руднева, словно требовала назвать номер билета. – Опоздавшие могут не входить в аудиторию.
– А это мой дедушка. Он на фронте летал. Вадим взглянул на изжелтившую от старости фотокарточку и замер. Мужчина смотрел задумчиво и строго. Вот на кого походит Анна. Такая фотография есть и у матери. Они сняты вдвоём, а на этой фотокарточке мужчина один. Заметно, что плечо кто-то прикрывал, поэтому после отрезания изображения слева, нарушилась композиция.
– Это Василий Петрович Слесаркин? – спросил зачем-то Вадим у вошедшей Анны, хотя прекрасно знал, что ошибка исключена. Много раз всматривался в портрет. На той другой фотокарточке слева стояла его мама Анна Петровна. На лацкане пиджака мужчины всё тот же орден Красного Знамени. Мама говорила, что отец участвовал в финской кампании. Работал машинистом паровоза. Его отправили на фронт в сорок четвёртом за то, что нарушил какое-то правило. Поезд остановился дальше обозначенной границы. Приходило похоронное извещение.
Руднева внимательно посмотрела на студента-заочника в новых брюках и, поставив на стол вазу с хлебом, ответила настороженно:
– Да. Это мой отец. Вы знакомы?
– Нет, – сказал Вадим. Я его не помню. Только орден. Он сейчас у меня.
– Он умер, когда я пошла в первый класс, в пятьдесят девятом году. Мама вышла замуж. Отчима зову папой. Это ошибка. Ты спутал, Вадим. Вот бальзам, смазывайте ваши израненные руки. Через час почувствует облегчение. Помочь? …Папа ничего не рассказывал. Я и не помню. Почти ничего не помню. Мама была на фронте. Его привезли в госпиталь всего израненного. Она дала ему кровь. Потом они встретились. Он её нашёл. Но его комиссовали. Он не уехал. Остался при штабе.
– Дед на даче. Мы к нему хотели, но я попросила маму заехать в институт и передать запись тебе, чтобы не ждать четыре месяца.
На улице звонил трамвай, на балконе ворковали голуби. Пахло дымом и ржаным хлебом.
– Вот так встреча. Ты – мой брат, а Маруся – племянница, – зло сказала Руднева и расплакалась. Она вытирала глаза полотенцем, выбежав на кухню. Вадим сидел на диване рядом с Марусей, не знал, как ему поступить. Пауза тянулась долго. Бутылка иностранного вина одиноко возвышалась над тарелками.
Девочка смотрела на Бабушкина и часто моргала. Она не понимала, отчего плачет мама, почему дядя Вадим внимательно рассматривает узоры на скатерти. Они должны радоваться, а не грустить. Дядя Вадим не чужой, а мамин брат. Не зря же он ей понравился ещё в прошлом году.
Девочка встала с альбомом и тихо вышла. Отправился в коридор и студент в роскошном костюме жениха или дипломата. С трудом обул стоптанные пыльные ботинки и открыл замок. Ободранные ладони саднило. Он поднял их вверх, словно сдавался. Но кто его взял в плен?
Лифт занят. Он пошёл по бетонным ступеням вниз, размышляя. Почему Анна заплакала? Много раз смотрел на сестру, не предполагая, что племянница именно ему будет играть музыкальные пьесы. Брякали дверки лифта, опускались вниз толстые чёрные тросы. Пахло кошками и тушёной капустой.
– Вадим, ты зачем ушёл? – выбежала Анна на лестницу. – Подожди. – А руки кому мазать? Папа долго умирал. Это мне очень запомнилось, – вздохнула Руднева. – Куда ты собрался немазаный, недолеченный? Вино пусть протухает и прокисает? Что это вы о себе возомнили? На пятом курсе я научу вас литературу любить.
И вот уже Маруся сидит на плечах у дяди. Показывает музыкальные рисунки. Руднева курит на балконе и думает – сказать ему или не говорить, что они не родственники. Или пусть живут в неведении. Пусть у девочки будет провинциальный дядя, который хочет стать известным литератором. Она заглянула в паспорт студента, когда в магазине выкладывал из кармана деньги и документы, Выяснила, что родились они в одном году, но с разницей в пять месяцев. Она старше его, а значит, Вадим что-то перепутал. На фотокарточке не его отец, а кто-то очень похожий, но с одинаковой фамилией именем и отчеством. Может такое быть или не может.
А ночью пошёл дождь. Москва посвежела, избавившись от дымного тумана. Анна и Маруся провожали Бабушкина в Домодедово.
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
В тайге тихо и светло.
Третий час бредёт по глубокому скрипучему снегу. Ровные стволы сосен кажутся обгорелыми у комлей. Белый снег слепит. Вчера закончился буран. Весь день просидели в балке, играя в домино. Огорчались потерянному рабочему времени. Зарплаты нет четвёртый месяц. …Иногда он останавливался, рассматривая причудливо изогнутую корягу, украшенную кусками снега. Бригада подобралась что надо. Думал о товарищах, представлял удивлённые лица. Трудно дышать – тяжелый воздух теснил грудь и жал на горло.
– Зэк женится, – твердили поселковые кумушки, стоя у киоска с красочной вывеской, на которой осталось три буквы, четвёртую – сорвало ветром – «Л.ся».
– Кто за такого бандюгу пойдёт?
