— Я хочу, чтобы он был первым на финише, — сказал шофер. — Он хара?ктерный парень.
Врач согласился с ним:
— Да, у него воля к победе ярко выражена. Упорный парень.
110-й километр. Барышев прилагал все усилия для того, чтобы уйти от группы, но напрасно. Славка-капитан сказал ему:
— Кончай, Акбар, а то тебя не хватит.
— Но почему они не стремятся достать мастера?
— Берегут силы для финиша.
«Если мы не догоним мастера, — думал Барышев, — я останусь трепачом. И первое место — тю-тю! Но что делать? Ведь они прицепились намертво. Не оторвешься!»
Барышев подъехал к Виктору.
— Дай попить.
Виктор дал.
— Может, ты мне его отдашь?
— Зачем?
— Я уйду вперед. И вода пригодится мне. А ты можешь попросить у Славки, когда надо.
— Бери, но как ты оторвешься? Скоро начнутся подъемы. А на подъемах ты слабак.
В словах Виктора была правда. Барышев плохо брал подъемы. Тут нужны сила, мощное дыхание, а не резвость, которой у Алексея было с избытком. И это Барышев знал. Вот почему он стремился оторваться. Это было выгодно вдвойне. Во-первых, он достанет Сергея, во-вторых, если потом, после подъемов, их нагонит группа, ничего страшного не произойдет. Ведь подъемы будут позади.
«Подъемы, — думал Алексей, — я вас ненавижу! Но настанет время, когда мои легкие станут больше, а мышцы сильнее, и я буду брать подъемы хорошо. Так, как Капитонов, Петров… Быть может, тогда я попаду в сборную Союза и буду соревноваться на многодневке Мира. Польша, Чехословакия, Германия… Колеса моего велосипеда исчертят ваши автострады, ваши горы. Мне будут рукоплескать, кричать: «Ба- ры-шев!» Только и тогда мне не надо другого тренера. Дик Дикыч самый лучший. Ого, а ведь один из спартаковцев уже «дохнет». Ему мои рывки стали поперек горла. Эй, парень, мне жаль тебя, но что поделаешь. Мне тоже трудно, а я не подаю вида. Мое горло пересохло, мои ноги налились свинцом. Лечь бы на обочине на зеленую травку. Но нельзя. И вообще, ничего не поделаешь».
Барышев сделал несколько глубоких вдохов и снова рванулся вперед. Когда он обернулся, то увидел, что гонщиков осталось пятеро. Спартаковец и один спортсмен из «Буревестника» отстали. Они даже не предпринимали попыток догнать группу, хотя отстали всего метров на сто.
«Ну вот, — удовлетворенно подумал Алексей, — двоих скинули с колеса. Кто следующий?»
— Дает прикурить наш Акбар! — воскликнул шофер. — Их осталось пятеро.
— Трое наших, — удовлетворенно отметил Володя, — и двое из «Буревестника». Отлично!
— А ведь отстал тот, кому вы давали колесо. Который свое разбил на повороте, — произнес врач.
— Вот бедолага, — сказал шофер. — Не везет человеку! Отстал, догнал группу и снова отстал…
IX
Владислав Николаевич хотел верить в чудо. Его разум говорил, что Барышев еще мальчишка, выносливость которого имеет точно означенный предел. Тренер знал этот предел, на то он и тренер. Но дело в том, что Алексей перешагнул свой предел. Он продолжал гонку без всяких внешних признаков утомления. Более того, Барышев по-прежнему держал инициативу в своих руках. Вот почему тренер стал надеяться на чудо, на то, что сил Алексея хватит до самого финиша.
Быть может, он, тренер, чего-то не учел. Вмешались неведомые ему обстоятельства и силы. Они гонят Барышева вперед, они — источник его неиссякаемой энергии. Но сколь долго будут действовать эти силы и обстоятельства, тренер не знал. Вполне возможно, что они вдруг изменят Барышеву и все пойдет прахом.
— Если Акбар победит, — сказала Лиля, — я его расцелую.
Тренер после слов Лили покрутил головой. Он подумал: «Любовь. Это хорошо. Быть может, именно любовь — то, чего я не учитываю».
— Я его расцелую при всех, — повторила Лиля.
— Можно, — сказал с улыбкой тренер. — Лично я не возражаю.
Лиля склонилась ближе к Владиславу Николаевичу, чтобы лучше его слышать и чтобы он ее слышал.
— Акбар чувствует себя хорошо. Вы не верите, Владислав Николаевич? Смотрите, он все время впереди и крутит ровно и сильно…
Это верно, Барышев крутил педали ровно и сильно. Уставший гонщик вращает педали не в одном ритме. Он все время сбивается, его движения судорожны, и потому его скорость то падает, то возрастает…
Тренер сказал:
— Я боюсь, что Алексей идет на нервах. Я этого очень боюсь, Лиленька. Стоит ему отстать, почувствовать, что он смертельно устал, — и все. Он так нерасчетлив!
— Пусть нерасчетлив, зато полон желания победить. Разве плохо это? Скажите, разве это плохо?
— Не плохо. Но я не думал над этим серьезно. И вообще, Лиля, я зря кажусь вам мудрым. Я над многим не размышлял. Скажем, над тем: честолюбие — это хорошо или плохо? Не знаю. Я никогда не был честолюбивым. И побеждал в гонках не потому, что хотел восхищения, славы. Нет, не поэтому. Меня захватывал дух борьбы. Всегда! И потом, мне было интересно знать, на что я способен, что выйдет, если я не буду жалеть себя. И знаете, после финиша, после того, как кончалась гонка, и играла музыка, и раздавали призы, мне всегда становилось грустно. Все кончилось! И нет борьбы и нет жажды! Я утешался лишь тем, что впереди меня ждет новая гонка, новая трудная жизнь, что я снова должен буду бороться и преодолевать усталость. Может, я ошибаюсь, может, и мною двигало честолюбие. Не знаю. Но мне было неловко, когда я шел по улицам родной Тулы и слышал: «Тот самый, что…» Я избегал бесед с корреспондентами. Они не знают меры. «Стальные мускулы тульского гонщика!», «Человек, не знающий усталости!» — вот так они пишут. Но это же неправда, что я не знал усталости! Я знаю, что такое усталость и что такое «стальные» мускулы, которые не хотят работать. Сколько раз каждая клеточка моего тела кричала, просила пощады, отдыха, покоя! Сколько раз… Но я не поддавался. Вот и все. Я побеждал, Лиленька, не других. Я побеждал себя, свою усталость, свои слабости. Вот что я делал в каждой гонке. И этому хочу научить вас. Вы думаете, это легко — побеждать самого себя?
— Начинаются подъемы, — сказала Лиля. — И такие крутые!
— Вот именно. Очень крутые. Здесь решится судьба Барышева. Мы узнаем, чего он стоит…
X
Шоссе уходило к небу. Оно извивалось, кружило, взбираясь к дальней синеве неба, выше и выше.
Санитарная машина шла медленно, на второй скорости. Мотор натужно гудел. А гонщики все чаще и чаще вставали на педалях. Лишь таким образом можно было преодолеть очень крутые подъемы.
В небе плавилось лохматое солнце. Оно равнодушно смотрело вниз, упираясь жгучими лучами в мокрые спины спортсменов.
