сторону. Учтиво предложил остановить автобус. Элен хотела протестующе замахать руками, но руки ее были плотно прижаты к телу, поэтому она лишь замотала головой. Кондуктор решил, что она не поняла, и сделал попытку вернуться к кабине водителя. Автобус уже огибал площадь, и Элен увидела у входа в отель мечущихся в растерянности детективов.
Представила, как попадет с подножки автобуса прямо к ним в объятия.
По счастью, кондуктор чересчур медленно пробирался вперед. Не слушая возражений Элен, одержимый желанием помочь, он принялся просить пассажиров, стоявших возле передней дверцы, постучать водителю. Пассажиры крайне оживились, узнав, что кто-то нуждается в их услугах. «Нашли жертву! — думала Элен, отчаянно сопротивляясь попытке ее высадить. — Здесь столько желающих делать добрые дела, что не хватает объектов для приложения сил». Пассажиры не успокоились до тех пор, пока не вытолкнули Элен из автобуса. Вытолкнули в переднюю дверцу, и Элен — прежде чем детективы успели ее заметить — юркнула в заднюю. Автобус отчалил. Элен осторожно выглянула в окно и увидела детективов, топтавшихся на месте. На лицах обоих было написано: «Что скажет инспектор Ямура?»
Элен повернулась и увидела кондуктора. На его лице отражалось сомнение в собственном знании французского языка. Когда, через две остановки, Элен снова начала расспрашивать о вокзале, то посмотреть в глаза кондуктору уже не решилась. Выходя из автобуса, чувствовала его взгляд и опасалась, что плащ на спине начнет дымиться.
Патриция проснулась внезапно, так, будто ее позвали, и сразу попыталась сесть, но это ей не удалось. Какая-то тяжесть придавила ноги. От неудобной позы затекла спина и онемел бок. Патриция провела ладонью по лицу, пытаясь сообразить, где находится и почему у нее ломит все тело. Открыть глаза была еще не в силах. Сиденье под ней мягко покачивалось, и наконец Патриция вспомнила, что задремала на заднем сиденье автомобиля в обнимку с Синь-эй. Вероятно, крепко заснувшая девочка сползла к ней на колени.
Патриция с трудом разлепила веки и встретилась взглядом с Эндо, смотревшим в автомобильное зеркало.
— Устали? — мягко спросил он. — Скоро приедем.
Патриция осторожно переложила Синь-эй на сиденье и села. Потянулась, разминая затекшие руки и ноги. По стеклам барабанил дождь, на дороге поблескивали лужи, и Патриция вспомнила, что дождь преследовал их с самого выезда из столицы. Впереди показались домики рыбачьей деревушки, и Патриция облегченно вздохнула: эту дорогу они одолели трижды. Она видела, что и Эндо, проведший девять часов за рулем, устал. Наклонилась и обхватила его за шею, прижалась щекой к шершавому вороту свитера. Обняла крепко-крепко. Судя по улыбке Эндо, выбрала самый удачный момент — как раз на повороте.
Вопреки усилиям Патриции они не съехали в канаву, а свернули на фунтовую дорогу. На первой же колдобине машину сильно тряхнуло. Патриция разжала руки и откинулась назад, а Синь-эй проснулась.
— Мы дома? — спросила она.
— Дома, — сказала Патриция. — Бабушка встречает тебя.
У ступеней одного из домиков стояла седоволосая женщина в длинном монашеском одеянии. Синь-эй сразу оживилась и принялась стучать по стеклу. Больше всего она досадовала в тот миг, что соседские мальчики уже спят и не видят, как ее, Синь-эй, подвозят на автомобиле к самому порогу дома. Эндо вышел из машины и распахнул дверцу, помогая выбраться Патриции и Синь-эй. Девчушка кинулась бабушке на шею. Монахиня тотчас пресекла бурные излияния восторга, отстранила внучку и принялась кланяться гостям.
— Просто не знаю, как благодарить вас. Мне, недостойной, совестно принимать такие знаки внимания. Не нахожу себе места оттого, что была вынуждена обременить вас. Бесспорно, у молодых людей есть свои важные занятия.
Патриция не была уверена, что сможет ответить, как должно, а потому предоставила говорить Эндо.
— Поверьте, для нас было большой радостью услужить вам. Зачем девочке томиться в городе? К тому же мы обязаны вам многим больше. Синь-эй привозила свежую рыбу и свежие новости. Что в сравнении с этим пустяковая поездка в столицу?
Монахиня заметила, что съездить лишний раз в столицу — не пустяк. Эндо, разумеется, принялся уверять ее в обратном. А Патриция, у которой подкашивались ноги, терпеливо стояла рядом и улыбалась, понимая, что прервать такой поток любезностей не способен был бы даже инспектор Ямура. Вспомнив об инспекторе, Патриция от всей души понадеялась, что ему не придет в голову разыскивать их в этой деревушке.
Наконец монахиня предложила гостям войти в дом. Патриция посмотрела на Эндо, тот едва заметно кивнул. Оба прекрасно понимали, что путешествие на мыс Цуна откладывается. Отвергнуть гостеприимство людей, считающих себя обязанными, вТайане совершенно немыслимо. Это грубость, сравнимая лишь с ежеминутным поглядыванием на часы.
Тут Патриция снова подумала об инспекторе. Как Ямура поступил, узнав об их исчезновении? Бесспорно, для начала — запер Элен в номере отеля. А потом? Неужели решил допросить профессора Шеня? Патриция пришла в ужас. Напористый, дерзкий, самоуверенный полицейский — и старомодный, церемонный профессор… Что он подумает, что скажет?! Впрочем, профессор Шень, кажется, за всю жизнь ни о ком дурного слова не сказал. Вероятно, и в данном случае его порицание прозвучит весьма мягко: «Что поделать, жители столицы вынуждены общаться с иностранцами и постепенно усваивать их манеры… точнее, полное отсутствие таковых».
Войдя в дом, Патриция с Эндо заняли предложенные им места на циновке, монахиня проворно отгородила ширмой угол комнаты и увела зевавшую во весь рот внучку. Уложила досыпать. Торопливо собрала нехитрое угощение. Стола не было, и монахиня несколько раз беспокойно осведомилась, будет ли удобно гостье. Патриция заверила, что достаточно долго прожила в Тайане. Успела местные обычаи не только узнать, но и полюбить. За подтверждением обратилась к Эндо, и он тотчас поведал, как после первого дня на раскопках она мужественно присоединилась в вечерний час к танцующим, хотя от усталости едва могла пошевелиться. Патриция, давно позабывшая этот случай, улыбалась, счастливая, что Эндо помнит. Только после его слов представила, как кто-то громко хлопал в ладоши, отбивая ритм. Шумел ветер, мягко пружинила трава под ногами…
— Это было прекрасно, — сказала она. — Звездное небо, редкие стволы бамбука и танцующие фигуры.
Монахиня одобрительно качнула головой.
— Мы с мужем тоже всю жизнь смотрели на мир одними глазами.
Патриция неожиданно смутилась и, чтобы скрыть это, принялась оглядывать дом. Собственно, оглядывать было нечего — голые стены. Патриция не сомневалась: из всех богатств здесь найдутся разве что циновки, кухонная утварь да одежда хозяев — по одной паре на смену. Как не сомневалась и в том, что попала в один из самых жизнерадостных домов округи. Достаточно было вспомнить веселый смех Синь-эй и блестящие глаза ее деда. Жаль, что старик занемог. Патриция невольно склонила голову, понимая, как должна тревожиться монахиня о здоровье бывшего супруга. Болтушка Синь-эй уверяет, что ничего страшного не случилось. Но все же старик в больнице. А внучка может просто не знать всей правды.
Бабушка Синь-эй усиленно потчевала гостей рыбой и рисом, но ни Патриции, ни Эндо есть не хотелось — от усталости. Зато оба мечтали о кружке горячего чая. Патриция попыталась вспомнить строки поэмы, посвященные чаю. Госпожа Ота упоминала о существовании трехсот шестидесяти сортов (с тех пор их стало намного больше). Патриция чувствовала себя так плохо, что никак не могла воспроизвести в памяти главу, начинавшуюся словами: «Нежный душистый листок…» И ужасно на себя злилась. Позабыла главу о чае, позабыла описание священнодействия! Глоток чая ранним росистым утром так же не похож на глоток чая душным знойным вечером, как не похож умилительный лепет младенца на мудрую речь старика.
Патриция с трудом удерживалась от того, чтобы не вернуться в машину за томиком стихов госпожи
