брызг и наполнял ущелье шумом.
Внизу было намного прохладнее, чем наверху, а воздух насыщен влагой и солоновато-иодистым запахом моря. К этому запаху вдруг примешался другой — сладковатый и тошный. Кузнецов остановился: у большого камня в луже загустевшей крови лежал вниз лицом труп женщины.
— Тщательно осмотрите все, — округло повел рукой Кузнецов, обращаясь к Егорьеву.
Быстро окончив статический осмотр, Кузнецов с майором перевернули труп. Лицо женщины было обезображено, легкое платье — порвано. На коленях, бедрах, торсе и руках свежели ссадины, кровоподтеки и рваные раны. Машинально посмотрев вверх, майор Веселов покачал головой.
— Да-а, с такой высоты упасть…
— Завидного мало, — согласился Кузнецов, тщетно пытаясь найти хоть что-нибудь, указывающее на личность погибшей. — Вы сможете прямо здесь произвести вскрытие? Нам дорого время.
— Можно, как исключение, — согласился майор.
Кузнецов закурил и, сощурясь, стал озирать
склоны ущелья. Затем направился к обрыву, заглянул вниз, осмотрелся по сторонам, в раздумье задал начальнику заставы несколько вопросов.
Подошел старший лейтенант Егорьев. Одна брючина у него была порвана, локти и колени — в земле. На лице написаны радость и досада.
— Это Ковальская, товарищ подполковник. Мадам сорвалась вниз оттуда, — указал он на то место, где тропинка, огибающая ущелье по склону горы на большой высоте, прижималась к самому обрыву.
— Человеческих следов в ущелье не обнаружено, а на склоне и внизу найдено вот это, — протянул Егорьев начальнику франтоватую гребенку с фальшивыми камушками, кожаный футляр фотокамеры с каким-то увесистым радиоаппаратом в нем вместо зеркалки и женскую сумочку.
Кузнецов первым делом открыл сумочку. В ней лежали зеркальце, платок, серебряная пудреница, губная помада, деньги, ключ от автомобиля и удостоверение шофера-любителя, вложенное в технический паспорт «Москвича», принадлежащего С. Ковальской. С фотографии в удостоверении на Кузнецова глядело хорошенькое лицо белокурой женщины.
Подполковник нахмурился и отправился к майору.
— Полейте, пожалуйста, — кивнул тот Егорьеву на банку со спиртом и подставил ковшичком пригоршни. — Ну, что я могу сказать, товарищ подполковник? Женщина лет двадцати восьми, нормального телосложения. Рост сто пятьдесят девять сантиметров. Носила обувь тридцать шестого размера, преимущественно на высоких каблуках. Характер перелома ноги и ребер подтверждает падение с большой высоты. Все увечья на теле, конечностях, голове и лице нанесены тяжелыми тупыми и неправильно- ребристыми предметами, какими могли быть камни, встретившиеся на пути в момент скользящего падения. Множественные повреждения внутренних органов, травмы в правой височной и затылочной области являются смертельными каждое само по себе. В силу быстрой последовательности этих повреждений определить их очередность в данных условиях не представляется возможным. Следов насилия и борьбы на теле не обнаружено. Ну, что еще… Да, может, вам пригодится: погибшая ела сегодня мясо, шпроты, булку и овощи.
— Может быть, пригодится, — подтвердил Кузнецов и повернулся к старшему лейтенанту: — Ваши соображения?
Егорьев потряс «фотоаппаратом».
— Радиопередача осуществлялась при помощи вот этой штуки, которая подключалась к приемнику, установленному в «Москвиче» Ковальской, и превращала его в передатчик. Роль «интересного инкогнито» во всей этой истории еще требует своего выяснения, но, учитывая, что «фотоаппарат» находился у Ковальской, «Москвич» с радиоустановкой — тоже, я предполагаю, что передачу вела она лично, а не кто другой.
В итоге намечается такая картина. Закончив передачу, Ковальская уехала в Аштаулу, поставила в пансионате автомобиль и отправилась завтракать. Подкрепилась и тут заметила внимание к себе со стороны лейтенанта Мякина. «Потерять», «забыть» или просто выбросить куда-либо опасную улику — «фотоаппарат» — в людной Аштауле слишком рискованно. Ковальская вынуждена была до поры до времени оставить его при себе. Увильнув от Мякина, она не уехала на автобусе, как мы допускали, а отправилась по береговой горной тропе для того, вероятно, чтобы прежде всего избавиться от улики, бросив «фотоаппарат» в ущелье или в море. И, может быть, именно бросая «фотоаппарат», — женщины не мастаки бросать, — она оступилась и упала.
— Всего вероятней это случайность. Следов борьбы на теле нет, а на самоубийство, да еще таким способом, эта особа вряд ли решилась бы. Да к тому у нее и особых причин еще не было, — пожал плечами капитан Кушнир.
— На самоубийство подобные особы, действительно, редко идут, — согласился Кузнецов. — Ну, что же, нам здесь делать больше нечего. Вы, товарищ капитан, распорядитесь насчет тела? Зыбь утихает, я думаю, лучше будет не тащить наверх, а принять его в шлюпку.
Выбравшись на тропу, он черкнул в блокноте несколько фраз, вырвал лист и вручил Егорьеву. Прочитав задание, тот с удивлением уставился на Кузнецова.
— Ясно? Выполняйте, — улыбнулся подполковник. — А чего вы сюда прикатили? — обратился он к дежурному офицеру.
— Вас догонял, да вот не захватил малость, товарищ подполковник. Только вы уехали — поступило спецсообщение…
Дежурный бросил на седло мотоцикла свои перчатки и, приблизившись к начальнику, тихо закончил:
— При странных обстоятельствах во время испытания в воздухе пропала «Голубая стрела» вместе с летчиком.
Кузнецов изменился в лице:
— Этого только и не хватало! Ну и денек!..
4. ПРОИСШЕСТВИЕ В ВОЗДУХЕ
Петров чувствовал себя в воздухе прекрасно, «Голубая стрела», как живая, понятливо и чутко отзывалась на каждое движение летчика.
«Голубая стрела» во всех отношениях показала себя отлично. В душе испытателя пели радость и гордость за коллектив замечательных специалистов, воплотивших в этой быстрорежущей небо металлической стреле свои мечты.
Огромное воздушное пространство над аэродромом было сегодня запретным для полетов всем самолетам, кроме «Голубой стрелы». Петрову незачем было поминутно осматриваться и наблюдать за воздухом. Он мог спокойно сосредоточиться на поведении машины, внимательно следить за приборами, что и делал, время от времени переговариваясь с землей, отвечая на вопросы членов комиссии или сообщая им свои впечатления и замечания насчет «Голубой стрелы».
Выписывая огромную восьмерку над сушей и морем, летчик с уважением поглядывал на укрепленный в кабине небольшой баллон с нарисованной на нем голубой стрелой: время полета для обычных машин этого типа уже истекло, а указатель расхода горючего свидетельствовал, что «Голубая стрела» сожгла всего одну пятую своей заправки!
Голубая стрела на баллоне не была случайностью. Ее изображение имелось на всех деталях, блоках и узлах — она удостоверяла принадлежность именно к этой модели самолета. Оберегая рождение машины от посторонних глаз, ее делали по частям в разных концах страны. Какой-либо завод получал «немой» чертеж, по которому изготовлял деталь, клеймил ее стрелой, ставил номер и отправлял по назначению. Таким образом, даже если на заводе таился враг, то он никак не мог узнать, для чего предназначалась эта деталь.
Из разных областей по воздуху, воде и суше эти детали и части свозились на Н-ский аэродром, где в
