исполняют его инструкцию, Захаров вернулся к себе.
Он решил было промыть некоторые боковые линии, проходившие под наиболее глухими кварталами, и обратился за помощью к пожарным. Но те оказались несостоятельными: испорченная бандитами система гидрантов ещё не была отремонтирована. Захаров продумывал все варианты, подсказанные ему опытом, но мысли упорно возвращались к каналу.
Тем временем от поста к посту неторопливо передвигался человек, подолгу задерживаясь у каждого открытого люка, заглядывая в него и внимательно наблюдая за манипуляциями с железными сетками. Так он переходил до тех пор, пока его не задержали и не отправили к Захарову.
Появление этого немолодого, сутуловатого, спокойно-насупленного мужчины вызвало самый неподдельный интерес следователя.
– Гнат Остапчук, – степенно опускаясь на стул перед следователем, назвал себя задержанный.
На вопросы Захарова Остапчук отвечал рассудительно, немногословно и чрезвычайно спокойно.
– А вы человек выдержанный, – заметил следователь.
– Да, ничего: и в двуйке був, и в дифензиве, и в гестапе трохи не згинул, але не злякався…
Вскоре Захаров убедился, что Остапчук – человек порядочный. Непонятным было только его любопытство к действиям следователя. Но немолодой украинец сам поднял этот вопрос.
– Я до вас, капитан, маю пытання: подывився я на ваших хлопцев, але ничого не зрозумив, – що це ви там шукаете? – откровенно полюбопытствовал Остапчук.
Захаров некоторое время молча смотрел в глаза Остапчуку и вдруг пояснил, что ищет одну очень важную вещь, которую бандиты, наверное, бросили в канализацию.
Остапчук понимающе покивал головой и с той же неторопливостью обратился к следователю с неожиданным предложением. Оказалось, что Игнат Остапчук когда-то работал по ремонту канализации, отлично знает её устройство, неоднократно спускался в трубы и сейчас готов снова спуститься, если это может помочь важному делу.
– Це тильки я сможу зробыть, бо там сторонней людыне загибнуть – раз чохнуть, – закончил Остапчук.
…Когда улицы почти опустели и звон часов на башне ратуши доносился до отдалённых кварталов, Остапчук спустился в люк, обвязавшись на всякий случай верёвкой. Посвечивая себе фонарём, он пробирался по трубе. Возраст и годы оккупации сделали своё дело: старику было тяжело. Он задыхался, голова шла кругом, ноги и руки деревенели. Пуще всего сказывался недостаток кислорода в тесном бетонном туннеле. Не помогал и противогаз: в нём непривычному Игнату было ещё хуже.
Но старик крепился. Так он спускался в одном месте, потом в другом, третьем. В четвёртый раз Захаров и солдаты, проследив, как Остапчук скрылся в трубе, стали наблюдать за верёвкой: извиваясь, она змеёй уползала вслед за Игнатом, потом остановилась, снова дёрнулась и опять задержалась. Люди наверху насторожились. Прошло несколько секунд – верёвка не шевелилась.
– Остапчук! – крикнул Захаров, наклонившись над люком мостовой.
Труба молчала.
Подтянув ремень, Соболь крикнул товарищам: «Держите!», и, не задумываясь, скользнул по верёвке в люк. И ещё не успели солдаты распрямить спины, как из трубы послышался вскрик, верёвка сильно дёрнула людей, и они чуть было не нырнули вслед за Соболем. Солдаты всё-таки удержали верёвку. Вскоре она ослабла, и глухой голос скомандовал снизу: «Тяните!» Солдаты извлекли из люка Остапчука: голова его бессильно опустилась, а руки висели, как плети. Вслед за Игнатом был извлечён и Соболь.
– Вот чёрт! Не успел шагу сделать, как в щель угодил: сверху грязь, а наступил и – бултых! – чуть не по уши провалился.
Глотнув свежего воздуха, Остапчук пришёл в себя и тут же собрался снова лезть в трубу.
– Ну, нет, всё! – решительно воспротивился Захаров. – Рисковать вами я не имею ни права, ни желания.
– Та що вы мне байки розповидаете! – распалился вдруг Остапчук. – Розумиете, пан капитан, що мне мабуть тильки два кроки… – и, нагнувшись к уху Захарова, он что-то горячо зашептал следователю.
В полночь эксперт-медик отошёл с Захаровым от обитого оцинкованным железом стола и склонился над умывальником.
– Расчленили, мерзавцы! Ну, что же я могу заключить? Определенно: жертвой был мужчина лет двадцати пяти. Нога отрезана умышленно небрежно, уже после смерти человека, тридцать – тридцать пять часов тому назад. Погибший носил сапоги с мягкими высокими голенищами и низкими задниками. Надо полагать, – продолжал врач, отойдя от умывальника, – пострадавший был советским военнослужащим. Во всяком случае – не местный житель. Здешние таких сапог не носят. Вот, пожалуй, и всё, – закончил эксперт.
«Похоже на то, что я на верном пути, – думал Захаров. – Очень похоже. Но зачем бандиты расчленили тело убитого? Лишняя только возня. Но… удобнее вынести по частям – раз, сподручнее подбросить куда угодно – два, и – да, да, да! – наверное, учли, что сейчас воды в стоке мало, течение слабенькое и целиком тело не унесёт. Надо полагать, бандиты не первый раз пользуются этим способом и уже изучили его в совершенстве…»
Захаров ещё долго думал, строил различные предположения и только к четырём часам утра решил, наконец, что надо делать. Он велел заложить трубу в нижней части города, а в верхнюю спустить воду из всех бассейнов.
К семи часам утра вода в подземном канале значительно поднялась. А в девять часов следователь и эксперт-медик снова подошли к оцинкованному столу, на котором теперь уже лежали рука, голова и туловище погибшего. Сомнений уже не было: жертвой оказался разыскиваемый рядовой Никитин.
Следы на теле свидетельствовали о страшных пытках, которым был подвергнут солдат – освободитель Галичина. Во рту убитого торчал кляп, наспех сделанный из какой-то подвернувшейся под руку бандитам газетной бумаги. Жизнь комсомольца была оборвана ударом ножа, рассекшим горло до самых позвонков.
