– Я вас жду, господин Смирнов. Будьте спокойны, в квартире, кроме меня, моя жена и Анфиса. Ася ушла в гимназию.
Через полчаса сыщик сидел и пил чай в домашнем кабинете Адамова. Кристина с домработницей хлопотали на кухне.
– Ну-с, задавайте свои каверзные вопросы, – нетерпеливо вздохнул хозяин. – Только потише. У нас в семье и так не все гладко.
– Понимаю. – Гость сам был заинтересован, чтобы их разговор никто не слышал. – Вы знакомы с Константином Марченко?
– Нет. Что-нибудь случилось с его женой, и вы решили...
– Подумайте хорошенько, – перебил его Всеслав.
– Не знаю я такого человека.
– Допустим. А в театр вы ходите?
Доктор изображал вынужденное смирение. Он не дергался, не возмущался, терпеливо выслушивал вопрос, выдерживал пристойную паузу и отвечал.
– Весьма редко, – признался он. – Предпочитаю шумным зрелищам телевизор. Одеваться в костюм и галстук, сидеть где-то несколько часов, наблюдать плохую игру и хлопать в ладоши – это не по мне. Супруга даже обижается, что мы не ведем светский образ жизни. Но это ее проблемы, – жестковато заключил Адамов.
– Театр «Неоглобус» – вам ни о чем не говорит сие название?
Хирург пожал плечами.
– Н-нет... хотя постойте, как вы сказали? «Неоглобус»? Что-то припоминаю... Черт, склероз, наверное, развивается. «Неоглобус»... «Нео...» Ах, да! Лялечка покойная предлагала как-то раз пойти на премьеру модной английской пьесы. У нее и билеты были, какой-то знакомый презентовал. Но я отказался.
– Почему?
– Неужели не понятно? – вышел из роли смиренника Адамов. – Появиться с ней на виду, на людях, я не мог! Такие вещи не выставляются на всеобщее обозрение. У меня жена, семья, репутация, наконец.
– Как Садыкова восприняла ваш отказ? Обиделась, рассердилась?
– Что вы! На Востоке женщин с детства приучают сдерживать свои чувства. Ляля тогда предложила мне пойти в театр с Кристиной.
– Вы согласились?
– Нет, конечно! Я не люблю театр.
Сыщик понимающе улыбнулся, он тоже не относил себя к завзятым театралам. Ева тянула его на скучные спектакли, где актеры состязались друг с другом, кто кого перекричит. Ева... Он тряхнул головой, отгоняя непрошеную тоску.
– Откуда вы узнали мой телефон? Объявлений о своей деятельности я не даю, вообще никак себя не афиширую. Вы говорили, пациентка посоветовала? Кто она?
Адамов удивленно поднял на него глаза.
– Мне... действительно посоветовали, – после легкой заминки ответил он. – Старый знакомый. Он узнал, что у меня неприятности, убийство в клинике и все такое... Слухи разнеслись быстро, особенно в медицинских кругах.
– Кто именно? – докапывался Смирнов.
Доктор смешался.
– Этот человек... он просил не называть его имени. Я дал слово. Про пациентку придумал, каюсь. Я не хотел бы...
– Говорите, Адамов! Сейчас не время что-либо утаивать.
Лев Назарович собирался было возразить, но передумал, махнул рукой.
– Ладно, снявши голову по волосам не плачут! Мне позвонил профессор Шкляров, тот самый психиатр, который... которого я привозил к Елене. Мы с ним давно знакомы, лет пятнадцать, видимся изредка, в основном по делу. Иногда он обращается ко мне с просьбами.
– Какими?
– Это имеет значение? – слабо воспротивился натиску сыщика доктор Адамов. – Я оперировал его племянницу по поводу родимого пятна. Такие личные вещи я вам докладывать не обязан! И вообще, мои отношения с профессором затрагивают некоторые... э-э... чрезвычайно деликатные стороны.
Всеслав пропустил мимо ушей его замечание, сдвинул брови, обдумывая следующий шаг.
– Дайте мне адрес и телефон Шклярова! – сказал он. – Я вас не выдам.
Лев Назарович, вздыхая, нехотя принес визитку профессора. Сыщик долго ее рассматривал, напрягая память. Нет, с господином Шкляровым он незнаком.
– Мне бы очень не хотелось подводить Эдуарда Борисовича, – промямлил Адамов. – Вы уж будьте повежливее. Он тогда, во время болезни Елены, проявил себя как истинный товарищ и этичный врач. За все эти годы ни одного слова, никакой информации от него не просочилось. Я ведь жил в страхе, особенно поначалу... Асеньку никуда из дому не выпускал, даже к дедушке с бабушкой. Мали ли что ребенок мог увидеть, заметить? Ей же рот не закроешь! За Анфису-то я был спокоен, кремень-женщина, могила. А ребенок... сами понимаете.
