спокойным и ровным, а не надсадным хрипом астматика.
Хорезмийцы (или кем они там были), подумав, что он прикончил их приятеля, разразились гневными криками.
Двое, идя грудь в грудь, вырвались вперед.
Не дожидаясь, пока они сомнут его, Градов метнулся в атаку.
Пробежав несколько шагов, русский прыгнул навстречу всадникам, крепко сжимая в руках пилум, будто держался за весла. Когда журналист оказался между двумя лошадиными крупами, он оттолкнулся от земли и резко повертел древком туда-сюда, как рулем. При этом один край попал в челюсть тому «басмачу», который скакал справа от питерца, а второй заехал прямо в пах левому.
Разумеется, оба свалились в траву. «Правый», треснувшись головой, так что аж зубы щелкнули по- волчьи, сразу вырубился. «Левому» повезло приземлиться на ноги. Но он тут же опустился на колени. При этом руки его, казалось, намертво приросли к причинному месту, проверяя, цело ли мужское естество. Тычок романового пилума под ухо выключил и его.
Четвертый конник летел на Градова, угрожающе размахивая клинком.
Роман тоже решил на этот раз не миндальничать. Примерился и метнул пилум прямо в грудь последнему из «басмачей». Наверное, этот мерзавец сегодня хорошенько помолился Ахура-Мазде, который простер руку над своим нерадивым сыном.
Дротик не пробил парню грудную клетку, отраженный панцирем. Однако таки вышиб вражину из седла, выбив заодно и дух. Питерец на всякий случай «пощупал пульс» конника, чтоб быть уверенным на все сто в его отключке.
Окинул поле боя горестным взглядом и пропел фразу из оперы Глинки «Руслан и Людмила»:
— О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?..
Да уж, живописное зрелище, нечего сказать.
Вон, шагах в пятидесяти лежат спеленатыми по рукам и ногам его «коммилитос». А вокруг, то здесь, то там, крестообразно раскинув ноги и руки, пялятся в небо пустыми очами четверо «басмачей».
А кони…
Кони преспокойненько себе пьют воду в компании длинноухого серого ослика, хитро посматривающего одним глазом на безобразие, творящееся на берегу.
Ну, это оно с точки зрения ишачка бесчинство. А для молодого, разгоряченного битвой парня зрелище обнаженной девицы, вылетающей из воды и бросающейся ему на грудь… В общем, можно считать, что это самый лучший утешительный приз.
— Как? — причитала Валерия, покрывая жаркими поцелуями лицо, плечи и грудь Романа. — Как ты сумел сделать это? Один против всех?!
— Да просто, — пожал плечами журналист и отшутился. — Ты же не мешала…
— Нахал! — ткнула его кулачком и тут же, охнув, поцеловала в «больное» место. — О, я знаю, — отстранилась и посмотрела серьезно в глаза. — Я видела. Ты — бог!
— Ладно тебе, — неловко усмехнулся парень. — Какой из меня небожитель? Видишь же, я весь из мяса и костей.
— Не спорь, — прикрыла ему рот ладошкой римлянка. — Можешь не открываться. Но ты точно Он!
— Кто?
— Этот ваш Танцующий бог. Как его, Шива?
«Ом!» — произнес про себя Градов, но дальше ваньку валять не стал.
— Давай-ка посмотрим, что там с нашими, — охладил богоискательский пыл римлянки. — И нужно поскорее уносить отсюда ноги, пока на помощь этим еще кто-нибудь не пришел. Средств передвижения у нас теперь на всех хватит…
Глава восьмая
ГНЕВ БОГОВ
Так мобедан мобеда[51] давно никто не унижал. С тех самых пор, как он из простого жреца-мобеда стал дастуром,[52] никто не смел разговаривать с Вазамаром в подобном тоне. А уже больше двадцати лет минуло.
Конечно, он виноват… Вернее, виноваты его люди, потому как верховный жрец непогрешим. И все- таки, кто дал царю право отчитывать, словно нашкодившего мальчишку-ученика, того, кто является глазами и голосом Ахура-Мазды?
Малек же как будто не понимает того, что играет с огнем. Священным огнем.
Жрец поднял глаза, до этого буравившие ковер, и вперил взгляд в повелителя.
Тот нервно прохаживался по своей опочивальне взад-вперед.
На царе был надет его любимый длинный кафтан красного цвета, доходивший до щиколоток, отделанный мехом по вороту, бортам и подолу. Широкие шаровары, невысокие узконосые башмаки с завязками, перехваченные на щиколотках круглыми пряжками. На голове круглая шапка с наушниками и назатыльником, украшенная бусинами и золотой бляхой в виде полумесяца.
Любит рядиться, молокосос. Почти полный царский убор. А ведь кто, казалось бы, его тут видит? Не из почтения же к сединам святейшего разоделся.
Вазамар знал, что малек его недолюбливает и не скрывает этого, пренебрежительно отзываясь о мобедан мобеде в кругу ближних придворных. Ему о том не раз доносили.
— Что теперь будем делать? — снова и снова спрашивал Артав, теребя кисти пояса. — Румы оскорблены. Они требуют расследования факта нападения на дочь посла и ее охрану.
— Требуют, так расследуем, — пробурчал жрец. — Хотя, напомню вашему величеству, что мы уже один раз предлагали им расследовать случай с покушением на самого посла. Тогда они отказались, сославшись, что это их личное дело.
— Но они грозят отказом от участия в празднестве и священных играх! — воскликнул молодой правитель.
— И навлекут на себя гнев богов! — пообещал слуга Ахура-Мазды, недобро прищурив око.
Кто знал святейшего, непременно бы устрашился, ибо это движение брови, как правило, предвещало грозу. Но владыка не обратил на него внимания, снова стал быстрым шагом прохаживаться по комнате, объятый страхами и тревогами.
Вазамар же, вздохнув, окинул взглядом покои. Это было обширное, богато украшенное помещение. Стены были покрыты барельефными стилизованными изображениями громадных бараньих рогов, символизирующих зороастрийского бога войны и побед Веретрагну, под ними — фигуры царей, стоящих на вершинах гор, между рогами — небольшие фигуры чернокожих воинов — трубачей. У одной из стен находился очаг-камин с горящим в нем священным огнем, посвященным все тому же военному богу. Время от времени здесь совершались обряды, связанные с войной и воинскими функциями царя.
Вообще, конечно, дворец, выстроенный отцом нынешнего малека, поражал своей роскошью. В полусотне его покоев выделялось несколько блоков помещений, изолированных друг от друга и отличающихся по своим функциям, и всего пару комнат являлись жилыми. Почти все залы дворца пышно украшены живописью и скульптурой. Живописцы потрудились, создавая многообразные по сюжету и технике росписи, выполнявшиеся на толстом слое белой штукатурки минеральными красками, растертыми на растительном клее, основные контуры намечались черной краской. Их палитра буйствовала цветами и оттенками: черный и белый, синий и голубой, розовый, ярко-красный и бордо, лимонно-желтый и оранжевый, бледно-и темно-зеленый, коричневый и фиолетовый.
Нет, что ни говори, старый малек был подлинным хозяином как своего дома, так и страны. Этот же… недоразумение богов какое-то.
Так трясется из-за недовольства горстки вооруженных чужеземцев, точно на Город напала стая дэвов.
