Сатиры

Царь-колокол зевает старой раной,

Царь-пушка зев уперла в небеса,

Как арбузы, — охвачены нирваной,

Спят ядра грузные, не веря в чудеса —

      Им никогда не влезть в жерло родное

      И не рыгнуть в огне, свистя и воя…

У красного крыльца, в цветных полукафтаньях,

Верзилы певчие ждут, полы подобрав.

В лиловом сумраке свивая очертанья,

Старинным золотом горит плеяда глав,

      А дальше терема, расписанные ярко,

      И каменных ворот зияющая арка.

Проезжий в котелке, играя модной палкой,

В наполеоновские пушки постучал,

Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко,

Поправил галстук, хмыкнул, помычал —

      И подошел к стене: все главы, главы, главы

      В последнем золоте закатно–красной лавы…

Широкий перезвон басов–колоколов

Унизан бойкою, серебряною дробью.

Ряды опричников, монахов и стрельцов

Бесшумно выросли и, хмурясь исподлобья,

      Проходит Грозный в черном клобуке,

      С железным костылем в сухой руке.

Скорее в город! Современность ближе —

Проезжий в котелке, как бешеный, подрал.

Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,

И по уши уйти в людской кипящий вал!

      В случайный ресторан забраться по пути,

      Газету в руки взять и сердцем отойти…

«Эй, человек! Скорей вина и ужин!»

Кокотка в красном дрогнула икрой.

«Madame, присядьте… Я Москвой контужен!

Я одинок… О, будьте мне сестрой».

      «Сестрой, женой иль тещей — чем угодно —

      На этот вечер я совсем свободна».

Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:

«Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?»

Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно,

Мотнула шляпкой и сказала: «Тля!»

      Потом он взял ее в гостиницу с собой,

      И там она была ему сестрой.

1909

Карнавал в Гейдельберге

  Город спятил. Людям надоели

  Платья серых будней — пиджаки,

  Люди тряпки пестрые надели,

  Люди все сегодня — дураки.

Умничать никто не хочет больше,

Так приятно быть самим собой…

Вот костюм кичливой старой Польши,

Вот бродяги шествуют гурьбой.

  Глупый Михель с пышною супругой

  Семенит и машет колпаком,

  Белый клоун надрывается белугой

  И грозит кому-то кулаком.

Ни проехать, ни пройти,

Засыпают конфетти.

  Щиплют пухленьких жеманниц.

Нет манер, хоть прочь рубаху!

Дамы бьют мужчин с размаху,

  День во власти шумных пьяниц.

Над толпою — серпантин

Сетью пестрых паутин,

  Перевился и трепещет.

Треск хлопушек, свист и вой,

Словно бешеный прибой,

  Рвется в воздухе и плещет.

Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь,

В открытые настежь пивные.

Идут, как братья, шутя и ругаясь,

И все такие смешные…

  Смех людей соединил,

  Каждый пел и каждый пил,

  Каждый делался ребенком.

  Вон судья навеселе

  Пляшет джигу на столе,