тут же выпалил:
— Так точно, товарищ генерал, вдвоем.
— Куда? — Откровенность лейтенанта не смягчила Тулинова, голос его зазвучал жестче, суровее. — Только честно, как на духу.
— Само собой, — не смутился Гордецкий. — К девушке. Она просила нас прийти еще днем, но мы не смогли. Пошли ночью, когда узнали, что вылет откладывается.
— А приказ командира?
— Так мы ж на несколько минут. И девушка просила… по очень важному вопросу посоветоваться…
— Сразу с обоими?
— Мы ее друзья. Вопрос действительно оказался важным: девушка решила уйти на фронт. Правда, об этом она сказала нам сегодня — ночью мы ее не нашли.
— Сколько вы отсутствовали?
— Минут тридцать. Нас в городок полуторка подбросила, что ужин привозила.
— А вы хорошо знаете свою девушку?
Туманов еще ниже опустил голову, Гордецкий и на этот вопрос ответил с прежней уверенностью:
— Так точно, товарищ генерал, хорошо. Она сирота, работает в колхозе. Вот на фронт добровольно решила уйти. Разве это не характеризует ее?
Генерал глянул в глаза Меньшикова, словно спрашивая у него ответа, согласно кивнул:
— Характеризует. А где ее родители?
— Мать умерла не так давно, а с отцом какое-то несчастье случилось. Мы о нем никогда разговор не заводим.
— Значит, на фронт решила… — в задумчивости повторил генерал, и лицо Гордецкого засияло.
— Товарищ генерал! — горячо заговорил лейтенант. — Возьмите ее к нам в полк, хоть воздушным стрелком, хоть мотористом, хоть еще кем-нибудь. Она толковая девушка, десять классов окончила, быстро войдет в курс дела. Ведь нам так нужны сейчас люди…
— Вы ее любите? — Генерал повеселел, лукаво прищурил глаза.
— Очень любим! И ручаемся за нее!
— Ну, коли ручаетесь… Оба любите?
— Так точно, оба.
— А не боитесь поссориться?
— Не боимся, товарищ генерал. Да и не о личном счастье время думать. Так что распорядитесь, товарищ генерал, чтобы ее зачислили в наш полк!
— Постараюсь помочь вам в этом вопросе. А что касается вашей самовольной отлучки… — Генерал повернулся к Меньшикову. — Накажите их, Федор Иванович, своей властью. Повторится нечто подобное — под трибунал. Ясно?
— Так точно! — подскочили лейтенанты со своих стульев.
На аэродром Меньшиков приехал с четко сложившимся планом разбора боевого вылета и конкретными рекомендациями на предстоящие полеты. В землянке, где он намеревался собрать летный состав, было сыро и сумрачно, на Меньшикова дохнуло каким-то могильным запахом — землей со свежими стругаными досками (землянку вырыли два дня назад), и он поспешил наверх, отгоняя вернувшиеся было мысли о погибших. Нет, разбор следует проводить под открытым небом.
Вдали показалась эмка. Генерал Тулинов остался после ужина в штабе, чтобы созвониться с командующим Южным фронтом, уточнить задачи. Что нового он привезет? Меньшиков направился к КДП, куда должна подъехать машина с генералом.
Тулинов вылезал из машины долго и нехотя, лицо его снова было хмурым и озабоченным; значит, вести неважные. Глянул на склонявшееся к горизонту солнце, потом на землянку и спросил:
— Может, на свежем воздухе поговорим? В землянке, пожалуй, тесновато.
— Да, здесь будет получше.
— Только выставьте часовых. И на ночь выделяйте оцепление аэродрома. В общем, бдительность и еще раз бдительность.
Минут через десять на грузовых машинах подъехал летный состав. К этому времени на месте, где буйно цвели маки, был установлен стол, около него три стула, а метрах в двухстах с разных сторон маячили часовые — боевое охранение.
Меньшиков построил летный состав, отдал генералу рапорт и после того, как строй громогласно ответил на приветствие комкора, дал команду левому и правому крылу изломать линию, образовать букву «П».
— А теперь всем сесть.
В строю послышались шутки, смех. Генерал подошел к столу, снял свою фуражку с большим квадратным козырьком — «посадочной площадкой», пригладил рукой реденькие светлые волосы. Шутки и смех прекратились. Генерал окинул всех взглядом и заговорил негромко, но властно, внушительно:
— Товарищи! Только что я разговаривал по телефону с командующим фронтом. Он поздравляет вас всех с боевым крещением, с первым трудным, но успешным боевым вылетом. По предварительным данным — дешифрованным снимкам и сообщениям иностранных агентств, в Бухаресте разрушен авиационный завод, а полутонная бомба угодила в королевский дворец. Кто из вас брал полутонную бомбу? — генерал повел взглядом по присутствующим. Встал капитан Цветов.
— Мой экипаж, товарищ генерал.
Ответил скромно, без импозантности, как и подобает командиру, и не «я», как ответил бы на его месте другой, а «мой экипаж». В донесении Цветов словом не обмолвился о своих заслугах, записал лаконично: «…Задание поразить королевский дворец пятисоткилограммовой бомбой экипаж выполнил». И теперь он стоял спокойный, даже, казалось, равнодушный, отчего его худощавое лицо с выгоревшими бровями и вовсе выглядело заурядным, похожим скорее на лицо деревенского простецкого мужичка, а не аса, командира эскадрильи.
Генерал удовлетворенно кивнул: «Садитесь» — и повернулся к командиру полка:
— Товарищ Меньшиков, представьте экипаж к награде. Командира — к ордену Красного Знамени, остальных к ордену Красной Звезды.
— Есть!
— Большой урон нанесен врагу и в портах Сулина и Констанца. Горят его нефтезаводы, склады, пакгаузы. Вторая эскадрилья бомбила в районе Сокаль, Томашув танковую колонну фашистов. Успешно действовали и другие полки нашего корпуса. Но несмотря на это, враг продолжает наступать. Я не буду останавливаться на положении на фронте, вы сами летали и видели: положение очень тяжелое. Фашисты пока имеют большое преимущество в живой силе и технике. Чтобы лишить их этого преимущества, надо сильнее их бить, уничтожать самолеты, танки, пехоту. Выявлять места их сосредоточения и бомбить. Не давать им покоя ни днем, ни ночью. Сегодня вы нанесли ощутимый удар по врагу и в воздушном бою показали пример мастерства и мужества, сбили семь фашистских стервятников, несмотря на то что летали без сопровождения истребителей. Для бомбардировщиков это неплохо. И все-таки наша радость омрачена потерями: с боевого задания не вернулись тринадцать экипажей. Мы точно пока не знаем, сколько сбито, сколько село на вынужденную, не дотянув до своего аэродрома, — такие есть, — но все равно, товарищи, потери очень большие. И я собрал вас, чтобы откровенно поговорить, в чем причина наших неудач, что нужно сделать, чтобы не нести потерь, эффективнее бить заклятого врага. Поэтому прошу прямо и открыто высказать свое мнение, не стесняться критиковать всех и вся, невзирая на ранги, если они в чем-то повинны. — Генерал снова обвел взглядом присутствовавших. — Ну, кто самый смелый?
Меньшиков следил за генералом и видел, как клонились головы летчиков и штурманов, как опускали они глаза долу. «Да что же это они, — недоумевал майор, — в бою не дрейфили, а тут сробели?… Нет, не сробели», — понял он, встретившись со взглядом своего штурмана и прочитав в нем сочувствие. Призыв генерала «критиковать всех и вся, невзирая на ранги», подчиненные восприняли как обвинение в потерях своих командиров. Потому они и прячут глаза. В груди у Меньшикова приятно защемило: значит, любят его
