руках носовой платок.
– Кто тебе разрешил отлучаться? Тебе что было сказано? Сидеть и ни на шаг не отходить от больного!
– Я только в туалет… – рыдала девушка, боясь поднять глаза на грозного доктора.
– Почему дежурную сестру не позвала?
– Я ж на секундочку…
Заведующий с ненавистью смотрел на ее испуганное, залитое слезами личико. Ему предстоял неприятный, тяжелый разговор с пожилой дамой, которая заплатила деньги, чтобы за стариком был надлежащий уход. Вчера вечером больной чувствовал себя вполне удовлетворительно, а утром…
– Убирайся с глаз моих! – гаркнул в сердцах доктор на растерянную медсестру, которая не преминула скрыться.
Сам же он отправился звонить Анне Григорьевне, дабы сообщить печальную весть.
– Господин Альшванг скончался, сегодня, в шесть часов утра, – официальным тоном сообщил он.
– Ка-а-ак? Вчера все было хорошо! Вы же говорили…
– Что я говорил? – вспылил заведующий. – Ну, что я говорил? Вашему родственнику восемьдесят! Вы понимаете, что это значит? Мой отец не дотянул до семидесяти… несмотря на все мои усилия!
– Но как же…
– Мы не боги, сударыня, – устало объяснял врач. – Состояние Германа Борисовича внушало надежду, но после суеты с нотариусом стало ухудшаться. И ночью, во сне, он умер.
Альшванг действительно держался молодцом до того момента, как все хлопоты с оформлением дарственной на Лизу были закончены. Потом Герман Борисович стал тихо угасать, и ночью, как раз когда злополучная сестричка вышла в туалет, душа старого режиссера рассталась с его бренным телом.
– Что поделаешь, Лизонька, – расстроенно говорила дочери Анна Григорьевна. – Старость берет свое… Теперь надо не плакать, а засучив рукава браться за дело. Все заботы по похоронам лягут на нас.
– Я же говорила, что все это не к добру, мама… – отрешенно глядя в окно, отвечала Лиза. – К нам пришла беда…
– Бог с тобой! Герман Борисович был больным старым человеком, он умер естественной смертью. Зачем он устроил такой шумный праздник: переволновался… вот организм и сдал. Нам с тобой не в чем себя винить.
Но Лиза стояла на своем: смерть Альшванга – предвестник чего-то страшного…
Как бы там ни было, а надо организовывать похороны. Анна Григорьевна позвонила в районную администрацию, в театр, где старик работал до выхода на пенсию, и работа закипела. Соседи Германа Борисовича тоже не остались в стороне: Берта Михайловна, Изабелла, Динара, Фаворин и супруги Авдеевы – все приняли посильное участие.
Гроб с телом Альшванга выставили для прощания в театральном фойе. Было много проникновенных речей, венков и живых цветов. Само собой получилось так, что роль ближайших родственников исполняли Анна Григорьевна с Лизой. Лиза была бледна, растеряна и подавлена. Полученная в дар квартира наводила на нее ужас.
– Я не смогу здесь жить, – шептала она матери. – Я боюсь…
– Посмотри, Лизонька, какая красота! – уговаривала ее Анна Григорьевна. – Четыре комнаты! Потолки высокие! Мебель старинная, чудесная библиотека, ковры, столовое серебро… Добрый был человек Герман Борисович, царствие ему небесное!..
Произнося эти слова, она крестилась и заставляла то же самое делать Лизу.
На поминках об Альшванге говорили много: восхищались разносторонними талантами покойного, его отзывчивостью, добротой и умению «выводить в свет» молодых, подающих надежды артистов. Егор Фаворин произнес целую речь, во время которой несколько раз доставал из кармана платок и вытирал слезы. Берта Михайловна тоже всплакнула. Уход Альшванга напоминал ей о ее возрасте, о том, что большая часть жизни прошла, что молодость и надежды на счастье канули безвозвратно…
Изабелла всхлипывала, искренне жалея старика. Она, по сути, была доброй женщиной. Но никакое горе не мешало ей наблюдать за Фавориным. Воспоминания о том, как потрясающе он выглядел в расшитом камзоле и парике, как великолепно держался, как вдохновенно играл на тромбоне, приводили ее в восторг. Настоящий Моцарт!
Динара с Анной Григорьевной несколько раз обменивались взглядами, как заговорщики. Лиза выглядела ужасно: синяки под глазами, дрожащие губы и выражение лихорадочного беспокойства на лице.
– Что вы можете сказать о Лизе? – прошептала Анна Григорьевна, подсев к Динаре. – Видите, как она встревожена? Она приводит меня в отчаяние своим страхом!
– Может быть, это пройдет? Многие боятся покойников…
– Нет, она впала в такое состояние гораздо раньше, еще на дне рождения. Я же вам говорила…
– Да, я помню…
– Надо что-то делать! Я приведу ее к вам… Пусть карты рассеют ее страх перед будущим. Вам она поверит.
– Вы думаете?
Динара чувствовала себя неуютно. Ей совсем не по душе пришлось предложение Анны Григорьевны прийти вместе с дочерью. Она ощущала, что вокруг нее словно сжимается кольцо. Жизнь превращалась в кошмарный сон наяву. Слова Вольфа исполнялись так быстро, что Динара была близка к панике.
– Мне надо позвонить, – сказала она, вставая. – Извините…
Выйдя в вестибюль кафе, Динара позвонила Артему. Если честно, то ей в самом деле захотелось услышать его, сообщить ему о последних событиях.
– Умер Альшванг! Наш сосед со второго этажа, у которого был инфаркт. Помните об угрозах Вольфа?
– Помилуйте, старику было восемьдесят…
– Ну и что? – горячо возразила Динара. – Он не собирался умирать! Вольф говорил, что в доме пахнет смертью…
– По-моему, вы преувеличиваете, – мягко возразил Артем. – Люди умирают, особенно в таком преклонном возрасте. Это нормальный жизненный процесс, никак не связанный с черной магией.
– Вы просто не понимаете!
– Хорошо. Давайте встретимся и поговорим.
Пономарев не собирался выяснять, связана ли смерть Альшванга с угрозами Вольфа. Кончина старика вследствие инфаркта не вызывала у него сомнений. А вот с Динарой ему хотелось увидеться – не столько по оперативной необходимости, сколько по личной…
Горин жил на четвертом этаже красного кирпичного дома. Он долго смотрел в глазок, прежде чем открыть.
– Вы Юрий Салахов? – спросил он вместо приветствия. – Дайте-ка я погляжу на вас!
– Сделайте одолжение, – усмехнулся Юрий. – Профиль? Анфас?
– С чувством юмора у вас все в порядке, – одобрил Горин. – И с внешностью тоже. Хорош! Настоящий Салахов! Крепкий, сильный и красивый! Совсем как Платон Иванович в молодости.
Горин подождал, пока гость разденется, и пригласил его в гостиную. Салахов прихватил с собой дорогой коньяк, апельсины, сыр, ветчину и конфеты.
– Предлагаю выпить за знакомство, – предложил он. – И за Новый год.
Горин не стал отказываться. Принес из кухни тарелки, рюмки, нарезал закуску.
– Помянем Платона Ивановича?
Юрий кивнул. Выпили, по традиции, не чокаясь.
– Ну-с, чем обязан вашему визиту? – поинтересовался Горин. – Ведь не пить же вы ко мне пожаловали?
– Я хочу поговорить с вами о дедушке. Вы с ним давно были знакомы?
– Да почитай лет тридцать. У нас много общего. Вдовство, возраст, ну и еще кое-что… Я тоже всю жизнь занимался торговлей, но не в таких масштабах, как Платон Иванович. Я служащий, а он – настоящий коммерсант, купеческая душа! Иногда наши интересы пересекались. Хотя с годами все меньше. Я отработал на государство и теперь живу на пенсию. А Платон всегда мечтал о собственном деле и, как только
