послал: ведь тебе, Ронан, доводилось и с великих царств снимать заклятия, да не такие еще, а много страшней!
Ронан вообще любил выслушивать похвалы в свой адрес, тем более, что, как правило, похвалы эти были заслуженными и справедливыми, и свидетельствовали вовсе не о льстивом языке того, кто произносил их, но напротив — о его правдивости! А уж похвала от такого человека, как князь Бран… Вот уж кто попусту не будет льстить! Да и не нужно ему льстить! Если что — он и другого наймет… Значит, он действительно такого словного мнения о Ронане, и в этом он абсолютно прав, а значит — и в другом он прав!
И Ронан задал последний смущавший его вопрос — о судьбе Некраса и жены его, посаженных в княжьи подвалы.
— Люди глупы и завистливы, — усмехнулся князь, — хотя их ненависть к волколюдам можно понять. Но здесь — все-таки больше зависти… Я уверен, они все десять лет знали, откуда она! Ее и зовут-то не по- нашему: Брегга. У них там особые имена: когда-то и они пришли сюда из далеких земель, отступили перед людьми… А теперь им отступать уже некуда!
Ронан вспомнил рассказ Айстульфа, а князь продолжал:
— Я ничего не имею против подобных браков. Это не такой уж редкий случай… Хуже, когда из любви в Лес уходят! А если из Леса — да в люди… Как правило, ушедшие из Леса пытаются отказаться от волчьей части своей натуры. А все люди в моей земле — равноправны, как мои подданные! Я только тех не терплю, кто против меня восстает, или, как волколюды, подданным моим жить мешает. Конечно, в каждом случае, когда против волколюдов, среди людей живущих, выдвигаются обвинения, я обязан разобраться: мы ведь не так уж много о волколюдах знаем — может, они действительно порчу могут наводить! К тому же — от природы они нелюди, сколько бы к человеческому образу не стремились… И все же — если они уходят из Леса, у них больше нет возможности оборачиваться волками! Пять лет назад удалось нам схватить волколюда-одиночку, вышедшего из Леса — должно быть, для убийств вышел, а может, дитя украсть хотел, а может, девку себе приглядел — это уже не важно теперь, главное — схватили мы его и заставили заговорить… И теперь я знаю главную тайну Великого Леса, знаю, чем волколюды сильны и как можно победить их без большой войны, не выкорчовывая весь Лес пядь за пядью, как это пытались сделать мои предки, не заливая кровью всю Будинею! Но скажу я тебе эту тайну, только если ты согласен мне послужить, а нет — уезжай, не держу, и тайна Великого Леса тогда ни к чему тебе!
— Я послужу тебе, князь, чем могу, покуда против правды не пошлешь меня воевать!
— Да будет так! Слушай: в центре Великого Леса стоит одно гигантское дерево — говорят, от этого дерева весь Лес пошел расти! — а в дереве том сквозное дупло, и в то дупло волколюды в полнолунье проходят, чтобы обернуться… Которые — в зверей, те — с юга не север идут. Которые — обратно в людей, те — с севера на юг. И затем месяц, до нового полнолуния, в избранном облике так и ходят. В том дереве — вся их Сила, вся их магия! Без него они не смогут обернуться и так и останутся: кто — волками, кто — людьми. И, главное, они больше не смогут друг друга понимать, а без Силы — ничем управлять в Лесу не смогут, и незачем им будет людям вредить, разве — из мести… Но таких мы выбьем, а кто покорится и с людьми смешаться пожелает — пусть живут! Все по справедливости! Главное — уничтожить дерево… Если спилить нельзя, то хоть сжечь-то можно наверняка, если пару горшков с горящим жиром в дупло забросить! Впрочем, как уничтожить — это ты сам разберешься, на месте. Главное — чтобы не стало дерева. Лишить волколюдов их Силы! Но дело это опасное, не всякому под силу, потому я за тобой и послал Славена, Ронан Драконоборец!
— Кому — не под силу, а я вот схожу туда со своими воинами и разберусь во всем, — гордо сказал Ронан и, вытащив меч, положил его на стол перед Браном. — Послужу тебе, князь!
Отряд уже встал на площади лагерем, были раскинуты шатры, полыхали костры, уже и варилось что- то, и жарилось, а Ронан значительно проголодался и, хотя Бран обещал ему и его людям княжеский пир, не прочь был бы перехватить уже сейчас что-нибудь — чтобы слегка червячка заморить: всего одну баранью ножку, пару гусей, каши котелок да с пол дюжины кружек крепкого местного меда! Но сходу накинуться на пищу ему не дали.
— Ронан, тебя тут ждут! — с мерзкой и многозначительной улыбкой сообщил ему Брикций.
Ронан насупился было и хотел послать к Крому и дальше незваного посетителя, не дающего ему спокойно поужинать, но… Не зря же Брикций так странно ему улыбнулся!
Ронана ожидала женщина. Из местных… Молодая, но, судя по головному убору, замужняя. И такая красивая! Заплаканное, измученное лицо, но такое нежное! И какие глаза! Громадные, темные, бархатные и влажные, как у лани, в длинных изогнутых ресницах. Вдоль щеки струилась, выбившись из-под платка, золотистая прядка… Ронану сразу же расхотелось ужинать. А захотелось — немедленно найти и жестоко покарать того, кто заставил страдать это чудесное создание!
При виде Ронана женщина задрожала и вдруг упала к его ногам, обняла его запыленные сапоги и принялась громко рыдать! Ронан смутился, поднял ее почти насильно…
— Ты чего это, а? Кто обидел-то? Да ты говори толком, ты не плачь так, я помогу тебе, чем смогу!
Брикций расхохотался и, повернувшись к отряду, изобразил растерянно-умиленное выражение, явившееся на лице Ронана в тот момент, когда женщина упала к его ногам. Грянул всеобщий ответный смех, женщина вздрогнула и разрыдалась еще горше! Ронан сверкнул на Брикция яростным взглядом, хотел было подскочить к нему и треснуть как следует, но замешкался — у него на руках бессильно висела плачущая женщина — и, к тому же, его опередили. Айстульф, обычно — такой незлобливый! — вдруг метнулся к Брикцию и нанес ему два коротких удара: в живот и в челюсть. Смех оборвался… Брикций медленно поднялся, откашлялся, презрительно плюнул под ноги Айстульфу и поковылял в свой шатер.
Инцидент был исчерпан.
— Как зовут-то тебя? — спросил Ронан женщину.
— Оленя. Вдова я, — всхлипнула она, опять пытаясь повалиться ему в ноги. — Муж охотником был, волколюды задрали его! Дочка у меня была единственная! И ее нелюди сманили, украли! Ребятишки видели, как ее увели, тревогу подняли, а их уж и след простыл… Околдовали ее, сама не пошла бы! Она у меня умненькая! Сладушкой зовут ее… Сироты мы горькие… Некому за нас заступиться! Помоги, чужеземец! Я знаю: ты сильный воин, князь за тобой посылал, ты все можешь… Мне без нее не жить! Помоги! Верни мне дочку!
Ронан помрачнел, стиснул зубы… Потом опасливо спросил:
— Ты думаешь, она еще жива?
— Жива! Жива! Я знаю… Я чувствую! Я же мать! — встрепенулась женщина. — Я все всегда про нее чувствую… Жива она! Помоги мне, чужеземец… Рабой твоей буду навеки!
— Я сделаю… Все, что в моих силах, и еще больше! Клянусь! И, если она жива и будет жива, я найду ее! — решительно сказал Ронан.
— И я тоже буду искать ее! И сделаю все, что смогу! — Айстульф не сводил сияющих глаз с красавицы.
Ронан снова нахмурился, но Айстульф не заметил — для него сейчас не существовало ничего, кроме этой женщины! И Ронан решил не ругать его… Раз уж Айстульф Брикция из-за нее побил!
— Ты скажи только, — продолжал Айстульф с бесконечной нежностью в голосе, — у твоей дочери такие же глаза, как у тебя? Если такие же — я сразу ее узнаю!
Ронан мрачно перевел.
Женщина покраснела, потупилась.
— Нет, глазки у Сладушки — в мою матушку — голубенькие, как незабудочки… Как у тебя, воин!
Окончательно смутившись, она вдруг быстро поклонилась Ронану и, подхватив юбки, опрометью бросилась из лагеря наемников! Айстульф, как зачарованный, смотрел ей вслед…
Сзади раздался сухой, язвительный смех Брикция.
Глава четвертая
