освободить его как можно скорее и с его помощью предотвратить кровопролитие… Сможешь?
— Смогу!
— Ты умеешь рисовать карты?
— Да. Примерно… Но вы поймете. Я возьму с собой полоску бересты и иголку! Ну, я пошел?!
Вуйко ободряюще улыбнулся Ронану и, грациозно и беззвучно, растворился в лесном полумраке.
Оленя колдовала над мясной похлебкой. Айстульф стоял рядом, по-собачьи тоскливым взглядом провожая каждое ее движение. Оленя время от времени окликала Сладушку и, если дочери рядом не оказывалось, начинала метаться в поисках — боялась снова потерять ее в этом страшном, темном Лесу…
Несколько раз Айстульф порывался заговорить — и каждый раз заготовленные слова замирали у него на губах: он боялся, что не сможет как следует выразить обуревавшие его чувства.
Наконец, Айстульф не выдержал и, подойдя к Олене, решительно остановил движение ее руки, быстро-быстро нарезавшей репу. Оленя выронила нож… Но глаз не подняла, только дрожали длинные ресницы.
— В бой мне завтра, — прошептал Айстульф. — Может, умереть придется… Так ты скажи мне все- таки… Чтобы знал я… Кем ты стала бы мне, если бы я жить остался: сестрой или супругою?!
— Супругою, — чуть слышно ответила Оленя, утыкаясь лицом в его плечо.
Вуйко чувствовал: кто-то следит за ним, кто-то беззвучно идет за ним следом, замирая всякий раз, когда мальчик оглядывался. Только человек, поживший в Лесу, может так двигаться… И все же не мешало бы избавиться от непрошенного соглядатая! Такая уж миссия у него: требует секретности! Конечно, можно было бы бросить нож, но… Вдруг — свой? Да и неоткуда взяться чужому… И Вуйко, выждав удобный момент, не просто обернулся, но прыгнул назад, пружинисто и ловко, как кошка. Преследователь слабо пискнул, сдавленный его руками…
— Сладушка! Ты?
— Я, — виновато всхлипнула Сладушка.
— Зачем ты пошла за мной?! Возвращайся немедленно! Немедленно, слышишь! Это… Это опасно! Это не для маленьких девчонок! И не для девчонок вообще!
— Ну и пусть! А я все равно с тобой пойду…
— Как же ты меня выследила?!
— А вот так… Увидела, как ты идешь… В сторону Болота! И лицо у тебя такое было… Решительное. И ты все время за рукоять ножа держишься. Я так и подумала, что ты воевать идешь. Ну, так я тебя не оставлю!
— А я тебе не позволю!
— А кто ты такой, чтобы запрещать мне что-то?! — капризно воскликнула Сладушка, отбрасывая руки Вуйко. — Ты мне не матушка, не батюшка и даже не братец! Пойду — и все тут…
Вуйко не нашел, что бы возразить ей, а потому смирился.
— Только смотри, не мешай мне! Не пищи, ни визжи, веди себя тихо и не задавай вопросов!
Сладушка радостно кивнула.
…Вуйко оставил ее на краю лагеря, в кустах. А сам пошел — разведывать. Он умел красться беззвучно, проскальзывал в тени палаток, стараясь не попасться в отблеск костров.
Он быстро нашел шатер князя — сплошь затканный золотом, окруженный тройной шеренгой ратников! Если и была у Вуйко шальная мечта — забраться потихоньку в этот шатер, да и прирезать князя собственноручно, отцовским ножом охотничьим! — то теперь с мечтою этой пришлось расстаться, и Вуйко, отколов от воротничка иголку, принялся царапать на кусочке бересты… Вот — Великий Лес, вот — Большое Болото, вот — речка Красная, вот — лагерь, охранительная полоса костров, вот — одинокая сосна — славный ориентир! — и как раз недалеко от сосны — цель: шатер князя. Тщательно зарисовав и отлежавшись, чтобы унять встревоженное дыхание, Вуйко отправился назад, к Сладушке, размышляя о том, как бы ему и второе поручение Ронана выполнить…
И вот тут-то юного разведчика постигла неудача. Один из ратников всюду возил с собой собачку — славную, маленькую, желтенькую, кривоногую собачку — во время скачки она сидела в сумке, притороченной к седлу, а на стоянках — развлекала хозяина и его сотоварищей: на задних лапках ходила, танцевала, подавала лапку, лаяла по команде… И — без команды тоже лаяла, если чувствовала постороннего: кого-то, кто мог быть угрозой для обожаемого хозяина. Собачка учуяла Вуйко…
Вуйко не бежал, а летел, зная уже, что — не уйти, что он уже переполошил половину лагеря, за ним гнались по пятам и каждый миг он ожидал, что сейчас, вот именно сейчас между лопатками вонзится стрела и он упадет, чтобы не встать…
Ему не было страшно. Не было жалко жизни. Он жалел лишь о том, что не выполнил поручение Ронана, ничем не помог Великому Лесу, никак не отомстил за родителей. Он бежал и вспоминал мать… Как она уводила охотников за собой, в то время, как они с Эрминой и Линдель бежали в Лес. Он подумал о Сладушке… И ему пришло озарение. Он понял, как доставить план Ронану!
…Вуйко вынырнул из кустов перед Сладушкой, сзади слышался топот, крики, заливистый лай собачонки.
— Вот, возьми! — Вуйко сунул в руки Сладушке свиток бересты. — Отнеси Ронану, это важно… Беги! Я уведу их!
Он метнулся назад прежде, чем она смогла хоть что-то понять…
— Вот он! Держи! Хватай! — взревели преследователи.
«Отнеси Ронану, это важно…»
Сладушка засунула бересту в нагрудный кармашек, туда, где лежали остатки раскрошившегося листа, и побрела к Лесу, стараясь двигаться как можно тише.
Сердце ее упало, когда шум погони, доносившийся издалека, внезапно оборвался…
Ронан внимательно изучил план, нацарапанный на бересте. Руки лунга слегка дрожали, и он даже не пытался унять эту дрожь. Черная ярость окутала его душу… Он не сомневался, что мальчишка заплатил за этот план жизнью! И теперь, даже если бы все войско встало на защиту князя Брана, они не смогли бы остановить Ронана: Бран был приговорен.
Они ударили с первыми рассветными лучами, в тот самый тихий час, когда серо-розовый свет только разливается по небу, когда холодная роса омывает листья, когда все живое замирает — ночные звери ушли на покой, дневные еще не проснулись — и кажется, что весь мир затаил дыхание в ожидании восхода. Было так тихо! Но боевой клич и топот копыт взорвал тишину… Только ратники и отряд Ронана — только те, кто привел в Лес лошадей. Нападение должно быть стремительным, чтобы произвести должный успех… Они ворвались клином, пропоров дремлющий лагерь князя, как стальная змея, оставляя за собой путь, усыпанный мертвыми телами. Княжьи воины метались в растерянности — никто так и не смог оказать должного сопротивления, разве что те три шеренги, охранявшие шатер Брана… Ронан яростно рубил, а в мозгу его стучало: «За что?! За что?! Почему они защищаются?! За что они умирают?!» — но эти мысли не могли остановить его меч, ослабить силу удара… Ронан знал, что — прав! А они… Они — виноваты! Тем, что продолжают отстаивать жизнь своего тирана! Тем, что кто-то из них пролил вчера кровь лесного ребенка… Тем, что никто из них не одумался, не попытался защитить мальчишку от розошедшихся товарищей… А теперь — как доблестно они защищали князя! Меч Ронана опускался со свистом — и снова взлетал, обагренный кровью! Вот чей-то бердыш обрушился на плечо, кольчуга лопнула, горячая волна боли прокатилась по телу… Стрела пропорола щеку… Ничего, шрамы — украшение мужчины! Вот перед Ронаном вырос широкоплечий, кряжистый, рыжебородый воин в роскошно опушенном плаще и шлеме с золотой насечкой — Ронан узнал воеводу Горыню и миг помедлил, и Горыня успел нанести удар: удар меткий. Тяжелый меч опустился на шлем Ронана, слегка оглушив, затем соскользнул, ударил в раненое плечо… Ронан пошатнулся — успел отразить второй удар щитом — и рухнул на колени… Но от третьего удара Ронан увернулся и, отбросив щит, воспользовался тем, что Горыня наклонился от усилия вперед — рубанул с размаху по шлему Горыни! Воевода уткнулся в землю…
Ронан ворвался в шатер. Кровь стекала по кольчуге, Ронан чувствовал, как с каждым мигом тяжелеет
