гостеприимным хозяином. У них проявилось поразительное сходство взглядов. Троцкий так писал о Парвусе (с которым политически порвал в начале Первой мировой войны) через шесть лет после его смерти: «Парвус был, несомненно, выдающейся марксистской фигурой конца прошлого и самого начала нынешнего столетия. Он свободно владел методом Маркса, глядел широко, следил за всем существенным на мировой арене, что при выдающейся смелости мысли и мужественном мускулистом стиле делало его поистине замечательным писателем».[157] В беседах Троцкого с Парвусом постепенно кристаллизовалась идея, что назревавшая в России революция не будет носить классический буржуазно-демократический характер, что при благоприятном раскладе сил во главе революции может стать рабочий класс, а сам комплекс событий окажется прологом революции в Западной Европе.
В квартире Парвуса Троцкий в основном написал серию очерков о назревании в России крупных политических событий, которые вылились в демократическую революцию.
Глава 4
ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. ПЕТЕРБУРГСКИЙ СОВЕТ
Начало революции и возвращение в Россию
Л. Д. Троцкий встретил начало первой русской революции как «нефракционный» социалист — он отошел от меньшевиков, но не присоединился к большевикам и считал главной своей задачей восстановление единства социал-демократического движения.
Известие о событиях 9 (22) января 1905 года, которые вошли в историю в качестве Кровавого воскресенья, застало его в Женеве, куда он возвратился после поездки по городам Швейцарии с докладами перед российскими эмигрантами. Утром 23 января, зайдя в редакцию «Искры», Троцкий узнал от Мартова, что перед Зимним дворцом пролилась кровь.[158] Н. И. Седова вспоминала, что это известие привело Троцкого в крайне нервное состояние, он «побледнел, почувствовал себя плохо и почти потерял сознание».[159] Однако такое состояние быстро преодолел. Сам приступ был вызван, безусловно, не скорбью о жертвах и сочувствием их близким, а пониманием происшедшего как начала революции. Необходимо было действовать.
В один из дней непосредственно после 9 января на собрании в Женеве Троцкого увидел тогдашний социал-демократический эмигрант, а через полтора с лишним десятилетия нарком просвещения РСФСР А. В. Луначарский. Вот как он описывает эту встречу: «Троцкий был тогда необыкновенно элегантен, в отличие от всех нас, и очень красив. Эта его элегантность и особенно какая-то небрежная свысока манера говорить с кем бы то ни было меня очень неприятно поразили. Я с большим недоброжелательством смотрел на этого франта, который, положив ногу на ногу, записывал карандашом конспект того экспромта, который ему пришлось сказать на митинге. Но говорил Троцкий очень хорошо».[160] При всей неприязненности этого описания в нем содержится доля восхищения, даже зависти по отношению к молодому человеку, который столь стремительно ворвался в высший эшелон социал- демократов.
Не будучи связанным с партийными фракциями и не имея вследствие этого никаких полномочий от них, Троцкий все же решил немедленно возвращаться в Россию. Через русских студентов в Швейцарии удалось достать фальшивый паспорт на имя отставного прапорщика Арбузова.
Лев отправился в опасное путешествие. По дороге он вновь остановился в Мюнхене у Парвуса, который написал предисловие к уже готовой брошюре, озаглавленной теперь «До Девятого января». Вскоре брошюра была издана в Женеве меньшевистской организацией, проявившей в данном случае, хотя и неохотно, широту воззрений, ибо основные положения брошюры Троцкого и предисловия Парвуса не соответствовали ее позициям.[161]
В предисловии полностью одобрялась новая концепция, которую Троцкий пытался сформулировать в статьях, включенных в брошюру. Сущность ее состояла в том, что в назревавшей в России революции (брошюра состояла, за исключением последней части, из статей, написанных до 9 января) пролетариату суждено не только сыграть руководящую роль. В условиях, когда российская буржуазия и либералы проявляют трусость, в той или иной форме заискивают перед царизмом (Троцкий именовал их политическими евнухами), задачи Социал-демократической партии состояли в подготовке всеобщей политической забастовки и вооруженного восстания. По мнению Троцкого, необходимо было привлечь к революции крестьян и солдат, но не в качестве самостоятельных сил, а под руководством пролетариата и его партии.
Наталья выехала в Киев ранее, чтобы найти жилье и наладить связи. Вслед за ней в феврале 1905 года Троцкий также приехал в Киев. Здесь он вступил в контакты с местными меньшевиками, а затем и с большевиком Леонидом Борисовичем Красиным, который, будучи в это время вторым человеком в большевистской иерархии после Ленина, стоял на примиренческих позициях, стремился к объединению большевиков и меньшевиков и был, таким образом, близок к позиции Троцкого.
Троцкий был первым социалистическим эмигрантом, возвратившимся в Россию в связи с началом революции. После него, с большим временным отрывом — в середине октября, то есть тогда, когда была объявлена политическая амнистия, — в Петербург приехал Парвус, который тотчас встретился с Троцким и стал совместно с ним работать. Чуть позже появились Мартов, Засулич и Ленин. Видимо, Ленин сожалел, что возвратился в революционную Россию поздно, уступив пальму первенства Троцкому. Возможно, воспоминания об опыте более чем десятилетней давности побудили его предпринять немедленные меры к возвращению в Россию в 1917 году, пойдя даже на риск путешествия через территорию Германии, воевавшей с Россией.
Возвратимся, однако, к Троцкому. Часто меняя в Киеве жилье (квартира адвоката, дом профессора технологического института, приют у либеральной вдовы), он, таким образом, пользовался услугами именно тех самых либералов, которых столь презрительно характеризовал в своей публицистике. Одно время он даже скрывался в глазной лечебнице, где ему покровительствовал главный врач.[162]
По договоренности с Красиным Троцкий стал писать тексты прокламаций, обращенных к разным слоям населения. Они печатались в подпольной большевистской типографии в Баку «Нина». Использование этой типографии свидетельствует, что сразу после возвращения в Россию Троцкий сблизился с умеренной частью большевиков.
На квартире киевской социал-демократки С. М. Зарецкой состоялась конспиративная встреча с Троцким. Гарви вспоминал, что, когда раздался звонок в дверь, квартирная хозяйка заглянула в комнату с тревожным лицом: «К вам барин в гости».
«В дверь вошел высокий мужчина в огромной шубе до пят и с енотовым воротником до плеч, в руках боярская меховая шапка. И точно барин: так дисгармонировало одеяние Троцкого с крохотной комнаткой и с нашими косоворотками!» Троцкий изложил собравшимся концепцию революции, из которой вытекало выдвижение лозунга временного революционного правительства. «Внешне Троцкий говорил, как всегда, блестяще. Через 2–3 минуты он уже встал со стула и говорил жестикулируя, точно на большом митинге. Это как-то неприятно резануло — все же разговор происходил в тесном кругу партийных товарищей. Ораторские приемы, жестикуляция, отточенные фразы — все это не соответствовало обстановке, отдавало позой, ставшей, кстати, у Троцкого второй натурой… Он приехал меньшевиком, но меньшевиком собственного покроя, со своими схемами и планами — и это сразу почувствовалось, даже независимо от содержания его речи». Ораторское мастерство, однако, не привлекло на сторону Троцкого киевских меньшевиков. Гарви вспоминал, что присутствовавшие выступили против докладчика, доказывая, что в результате попыток «углубить революцию» за пределы возможностей наступит ее поражение. Троцкий был разочарован. «Простились мы достаточно сухо».[163]
В конце февраля или начале марта Троцкий перебрался в столицу. От Красина он получил паспорт
