Кровь и почва русской истории

мой. - В.С.), коррелирующими, в свою очередь, с положительным или отрицательным восприятием и эстетическим суждением о морфотипах внешности»[59].

Другими словами, общевидовая биологическая матрица человеческой эстетики (существование которой, напомню, доказано в капитальном труде Л.М.Бутырской) этнически дифференцирована. Нормативные варианты эстетической красоты этнических групп, включая русских, привязаны к их антропологическим особенностям, причем русский идеал красоты не зависит от географического региона. «Во всех русских группах вне связи с географической дифференциацией отмечаются относительно близкие варианты эстетически предпочитаемой красоты…»[60].

Этнически дифференцированные врожденные различия наблюдаются также в восприятии цвета, пластических форм, ландшафтов, пространства и времени. Еще раз повторяю: здесь имеет место генетическая детерминированность, а не культурно-исторической обусловленность. Так, исследование геногеографии Восточной Европы выяснило, что в ходе исторического развития российский природный ландшафт был включен в русский генофонд: из фактора внешней среды он превратился в фактор внутренней, генотипической среды организма человека[61]. Если предельно упростить, то у русских есть «ген русской природы», вследствие чего природа и ландшафт среднерусской полосы вполне бессознательно воспринимаются ими как эталонная и наиболее комфортная среда обитания.

Экспериментальные свидетельства бессознательных связей этничности с типом экосистемы предоставляет также опыт лечения невропсихологических расстройств[62].

Из генетически детерминированного различного видения мира неизбежно вытекают различные стратегии его освоения и действия в нем. Более того, подобно этническим инстинктам восприятия существуют и такие же этнические инстинкты действия.

На уровне обыденного сознания мы хорошо знаем, что в одинаковых ситуациях люди разных национальностей ведут себя по-разному; гипотетический пример такого поведения покойный Лев Гумилев любил использовать для демонстрации врожденных этнических поведенческих стереотипов[63]. Однако бытовые примеры не дают ответа на вопрос о соотношении врожденного и приобретенного в человеческом поведении и даже не позволяют его поставить. Для подобной постановки нужен масштаб Большого времени, а не трамвайных склок.

Вероятно, наилучшим (хотя не бесспорным) доказательством существования врожденных этнических инстинктов восприятия и действия может служить различное поведение и различные результаты в истории народов, живших в одинаковых условиях и стартовавших с общей исходной позиции. Долговременный русский успех в истории – самый близкий и доступный нам пример. Невозможность объяснить его случайностью или любыми комбинациями внешних факторов и обстоятельств ведет к заключению о русской истории как реализации русскости – биологического по своей сути изначального тождества русского народа.

Теоретическое обоснование возможности врожденных этнических инстинктов представляет гениальная гипотеза Карла Густава Юнга о коллективном бессознательном и архетипах. Не пересказывая подробно ее содержание, благо корпус юнговских работ сейчас полностью опубликован и доступен всем интересующимся, остановлюсь лишь на нескольких пунктах, которые важны для моего исследования.

Во-первых, Юнг понимал архетипы как врожденные и передающиеся по наследству, то есть сущностно биологические структуры. Понимание архетипов как ценностных ориентаций, культурных и социальных моделей и т.д., то есть всего того, что усваивается в процессе социализации, не имеет отношения к аутентичной юнговской трактовке. Архетипы не усваиваются в ходе социализации, а передаются по наследству.

Тем не менее, (это, во-вторых) к архетипам восходят все социальные и культурные модели, но восходят не в содержательном, а в структурно-логическом смысле. Архетипы суть неосознаваемые силовые линии человеческой ментальности, к которым тяготеют и вдоль которых группируются модели и образцы человеческого восприятия и действия. Сами по себе архетипы бессознательны, это самые общие инстинкты представления и действия, которые, однако, открывают принципиальную возможность осознанного представления и действия: «Всякое осознанное представление и действие развиваются из этих бессознательных образцов и всегда с ними взаимосвязаны…»[64].

Это возможно потому, что (в-третьих) юнговские архетипы – это мыслеформы, то есть не неосознаваемые содержания сознания, а пустые формы осознания, требующие своего наполнения конкретным материалом. Другими словами, это матрицы. Конкретный материал наполняет их в зависимости от переживаемой людьми исторической ситуации, но формы остаются неизменными при меняющемся содержании[65].

Например, архетипы «мы-они», «свое-чужое» носят характер врожденного биологического фильтра, однако содержание, наполнение этих категорий зависит от контекста. «Мы» могут оказаться русскими, православными, пролетариями, «они» - немцами, мусульманами, буржуа и т.д. В общем, число конкретных выражений любого архетипа потенциально бесконечно.

Наконец, в-четвертых, Юнг прямо утверждал, что архетипы расово дифференцированы[66], а из корпуса его текстов вытекает также возможность их этнической дифференциации.

Об этнических архетипах написано много всякой чепухи: кочующие по верхам наук отечественные интеллигенты охотно объявляют таковыми религию, тип социальных связей, культуру - в общем, все что угодно. Связь с архетипами здесь только в том, что культура, религия и прочее в том же роде включает множество архетипов, хотя сами по себе архетипами не являются. Если конечно, не использовать термин «архетип» расширительно и метафорически.

По-видимому, расовые и этнические архетипы существуют не как нечто противостоящее универсальным архетипам или отдельное от них, а в виде более узких и специализированных проявлений универсальных человеческих мыслеформ, подобно отходящим от ствола ветвям. В этих специализированных мыслеформах отложился не опыт человечества в целом, а специфический опыт групп людей, выделившихся тысячи (или сотни тысяч и даже миллионы, когда речь идет о расовых стволах) лет тому назад. В то же время этнические архетипы предполагают, если следовать юнговской логике, врожденную этническую память, этническое бессознательное.

Современная психология экспериментально подтвердила концепцию Юнга о коллективном бессознательном и архетипах в целом. По словам одного из крупнейших мировых психологов, основателя революционного направления трансперсональной психологии Станислава Грофа: «Материалы, полученные в психоделических изысканиях и при глубинной эмпирической работе, явно свидетельствуют о существовании коллективного бессознательного и о динамике архетипических структур, поддерживают представление Юнга… о существовании креативной и проективной функций бессознательного…»[67].

В нашем случае особенно важно, что были обнаружены ценные доказательства существования врожденной этнической памяти. В транспсихологических исследованиях была достоверно установлена способность индивидов переживать короткие эпизоды или длительные истории, происходившие в отдаленном историческом прошлом и в различных этнических и культурных контекстах, с которыми они (индивиды) были связаны исключительно своим этническим происхождением. Причем это «припоминание» происходило даже с теми, кто полностью порвал с «материнской» культурой и ассимилировался в новую (речь идет об аккультурации, а не биологической ассимиляции).

Чистота проведенных экспериментов подтверждалась тем, что пациенты достоверно не обладали информацией об описываемых ими эпохах и ситуациях, в то же время их воспоминания верифицировались специалистами (историками, археологами, антропологами, этнологами) как весьма точные. Причем в подобных воспоминаниях отсутствовала личная вовлеченность или отождествление, которые могли бы объясняться родовой, семейной памятью[68].

В теоретическое русло концепции архетипов укладываются и весьма нетривиальные наблюдения советских генетиков Рычкова и Ящука. Сопоставив ряд классификаций сибирских этнических групп (антропологическую, лингвистическую и этнографические классификации орнаментов и шаманских бубнов) с точки зрения их генетической информативности, они указали на «возможность одинаковой генетической информативности классификаций различных этнических признаков, включая столь несхожие, как язык и типы шаманских бубнов. Это возможно при условии, что выработкой таких признаков сопровождалось формирование тех структурных элементов популяционной системы, которые оказывались генетически