Несостоявшаяся революция

Тем самым третьей основополагающей чертой корпорации-госу­дарства оказывается его субстанциальная враждебность человеческому типу социальности и, соответственно, объективно разрушительный характер в отношении человеческого общества. Западные авторы ука­зывают, что размывание welfare state угрожает возвратом к классовой войне глобального масштаба[25].

Показательно, что теоретическая модель Харви прекрасно, почти один к одному накладывается на современное нам российское госу­дарство, но в отношении Запада она описывает не столько его акту­ альное, сколько находящееся в потенции, прогнозируемое состояние. Другими словами, она больше подходит современной России, чем со­временному Западу, что объясняется опережающим по отношению к Западу развитием России: в ней уже возникло и вовсю функционирует то, что на Западе лишь наметилось в качестве тенденции, которая не обязательно разовьется.

Лаконично, но емко современную российскую ситуацию харак­теризует формула Ульянова-Ленина столетней давности о России как самом слабом звене мировой капиталистической системы. Эта слабость вызвана одновременной концентрацией неразрешенных противоречий старой, социалистической, и появлением противоре­чий новой, капиталистической, эпох, причем в капиталистическом развитии Россия в некоторых отношениях перегнала Запад (что во­обще нередко случается с теми, кто поздно стартовал и спрямил ис­торический путь). В то же время в России разрушены социальные и культурно-идеологические механизмы стабильности старой эпохи и не созданы механизмы новой стабильности, новая страховочная сет­ка. В общем, как говаривал в советское время знакомый диссидент: страна беременна новой революцией. Правда, это как раз такой слу­чай, когда можно всю жизнь ходить беременным, но так и не разре­шиться от бремени.

Если же говорить всерьез, то интересы российского государства (не важно, назовем мы его корпорацией-государством, олигархиче­ским или неолиберальным) субстанциально враждебны интересамобщества. В общем-то русские люди давно знают или догадываются об этом, как знают цену своему государству. Признавая его норматив­ную важность, — в этом смысле маятник нашей истории действительно прошел крайнюю точку анархии, — они крайне низко оценивают ак­туальное государство. Лишь 17,1% граждан страны считают нынеш­ний строй справедливым, эффективным и подходящим для России на перспективу[26].

В то же время самотрансформация корпорации-государства в нечто более гуманное и общенациональное невозможна в силу ант­ропологической природы конституировавших его кланов[27]. Поэто­му единственный шанс общества защитить свои права — в борьбе, единственная возможность изменить свою участь и вернуться на путь социального прогресса — в сносе государствен но-властной машины и изменении вектора развития.

Случись подобное капитальное изменение, оно по сути своей будет революцией, точнее, второй революционной волной после временной стабилизации. Революцией будет даже трансформация несравненно меньшей глубины и масштаба — снос «управляемой демократии», то есть фасада классовой власти. Правда, первая революция была бы системной, вторая — политической.

Присоединяясь к аналитическому мнению о встроенных дефек­тах и слабостях режима «управляемой (имитационной) демократии», мы не разделяем наивных упований, будто его крах станет переходом к демократии подлинной, настоящей, — подобная точка зрения им­плицитно или эксплицитно выражена в многочисленных анализах политического режима в России[28]. Нет никакого «железного» закона социальных наук о неизбежности перехода к демократии. Желатель­но нам — не значит предопределено. Не говорим уже об исторически совершенно не оправданном прогрессизме подобных теоретических конструкций (развитие от плохого к хорошему, от хорошего — к луч­шему). На смену «управляемой демократии» как стыдливого полуавто­ритаризма, демократического фасада сущностно недемократическойвласти вполне может прийти «железная пята» — открытое классовое господство, откровенный авторитаризм. Это ведь тоже будет рево­люцией!

Главная аналитическая проблема в том, что революции можно опи­сать, но невозможно предсказать. Они всегда неожиданны для совре­менников и чаще всего происходят тогда, когда их никто не ожидает. Перефразируя Михаила Булгакова: беда не в том, что революции слу­чаются, а в том, что они случаются внезапно. Никакие теоретические модели не позволяют предсказать, выльется ли предреволюционное состояние умов в революцию, приведет ли та или иная структурная констелляция к революционной динамике. Революционный харак­тер ситуации выясняется лишь постфактум, когда революция уже произошла. Причем любая революционная констелляция по-свое­му уникальна, или, перефразируя еще одного русского классика, все стабильные государства одинаковы, каждое нестабильное государство несчастно по-своему.

Мы не может предсказать революцию, зато можем с большой веро­ятностью предвидеть государственный кризис. Количественные мо­дели, разработанные американской Рабочей группой по вопросам не­состоятельности государств, позволили точно предсказать более 85% крупнейших государственных кризисов, случившихся в 1990-1997 гг. Но эта же группа оказалась малоуспешна в оценке возможности пе­рерастания кризиса в революцию, что указывает на существенное различие между государственным кризисом и революционным кон­фликтом[29]. Хотя все революции сопровождаются государственным кризисом, не всякий кризис, даже самый масштабный и глубокий, ведет к революции.

Тем не менее результаты, полученные группой, представляют оче­видный интерес для вероятностного прогнозирования российской ситуации. Дело в том, что рабочие модели прогнозирования государ­ственных кризисов строились на основе анализа революций и глубоких революционных ситуаций, произошедших в мире с 1955 по 1995 г. «Вы­яснилось, что теснее всего связаны с политическими переворотами три переменные — тип режима, международная торговля и детская смерт­ность. Тип режима оказался связан с политической нестабильностью неожиданной U-образной зависимостью: демократии и автократии обладали значительной стабильностью, но частичные демократии и автократии подвергались чрезвычайно высокому риску. Страны с боль­шей долей валового национального продукта (ВНП), вовлеченного в международную торговлю, и с меньшей детской смертностью в целом были более стабильны»[30]. Объяснение важности именно этих пере­менных следующее: полудемократии, полуавтократии — нестабильны по самой своей природе; существенное вовлечение ВНП в междуна­родную торговлю требует четких правил игры, уважения к закону, тер­пимого уровня коррупции и сдерживает конкуренцию элит. Детская смертность — обобщающая мера жизненных стандартов. В общем, «относительно высокое значение всех этих переменных сигнализирует о большой вероятности революции»[31].

Однако формулировка «относительно высокое значение» носит туманный характер: высокое относительно чего? Западных стран, развивающихся стран, Африки, самое себя в недавнем прошлом? В России все отмеченные переменные имеют довольно высокое значе­ние. Правда, в конце 1990-х гг. они были еще выше, однако револю­ционного взрыва не произошло.

Применение к России оппозиции «государственный кризис — ре­волюция» дает следующие результаты. Подавляющее большинство независимых экспертов (a ex officio и немалая часть, находящихся на госслужбе или вынужденных демонстрировать корпоративный оп­тимизм) признает, что кризис, в который втягивается Россия, будет иметь для нее самые серьезные и далеко идущие последствия, при­чем не только финансовые и экономические, но также социальные и политические.

Аналитические расхождения касаются оценок глубины кризиса, характера и масштабов его последствий, запаса прочности государ­ства. Некоторые популярные аналитические сценарии с впечатляю­щим реализмом живописуют, как в один далеко не прекрасный день мы с изумлением увидим пустую казну, отказ государства от своих со­циальных обязательств, распад социальной инфраструктуры и апел­лирующие к народным массам, передравшиеся между собой элитные группировки.

В отношении же перспективы революции экспертное сообщест­во занимает агностицистскую позицию [32]. Но так ли она оправдана?

Ведь потенциальный кризис фактически может оказаться революцией. Почему? Рассуждая теоретически, системный и общенациональный кризис предполагает значительную революционную ситуацию. В кон­тексте же неотвердевшего в России постреволюционного порядка (или, другими словами, незавершившейся революции) кризис, потрясший его