Несостоявшаяся революция

удельного веса русских в общей численности населения империи и неизбежного сопротивления ассимиляции со стороны ряда этничес­ких групп, в особенности имевших государственные притязания. Ведь самодержавию так и не удалось ассимилировать даже очень близких русским украинцев.

С великолепным безразличием к этой — критически важной — стороне дела либералы настаивали на дальнейшем расширении гра­ниц России, что обрекало ее на еще большую расовую и этническую чересполосицу, на дальнейшее уменьшение доли русского народа, который сами же либералы считали руководящим национальным ядром. Наибольшими империалистами среди русских националистов досоветской эпохи были именно либералы. Подобно своим западным единомышленникам, они исходили из презумпции цивилизаторской роли империи, несущей прогресс и знания входившим в сферу ее вли­яния народам.

Консервативные и радикальные националисты — речь идет о вто­рой стратегии — не в пример более трезво оценивали возможности и пределы русификации. Известный и влиятельный дореволюционный публицист, националист биологизаторского толка Михаил Меньши­ков даже предлагал отказаться от тех инородческих окраин, которые невозможно обрусить. Правда, реализм по части русификации соче­тался с радикальным утопизмом другого программного принципа, а именно — подчеркнутым этнократизмом. Руководящую роль русского народа предполагалось закрепить и обеспечить предоставлением ему политических и экономических преимуществ — такой, в частности, была программа «черной сотни». Исторический смысл этой стратегии заключался в превращении русских в подлинном смысле слова народ- метрополию и трансформации континентальной Российской империи в де-факто колониальную. И здесь неизбежно встает тот же вопрос, что и в отношении либерального проспекта превращения России в наци­ ональное государство: а возможно ли это было в принципе?

Ответ здесь может быть только отрицательным. Дело даже не в том, что русские этнические преференции с неизбежностью спровоцирова­ли бы возмущение нерусских народов. Главное, что эта идея подрывала такие имперские устои, как полиэтничный характер правящей элиты и эксплуатацию русских этнических ресурсов. Континентальная по-лития могла существовать, только питаясь русскими соками, русской витальной силой и потому даже равноправие (не говоря уже о префе­ренциях) русских с другими народами исключалось. Говоря без обиня­ков, русское неравноправие составляло фундаментальную предпосыл­ку существования и развития континентальной политии в имперско-царской и советско- коммунистической исторических формах.

Именно поэтому не выдержала испытания реальностью третья стратегия русского национализма — обеспечение фактического ра­венства РСФСР и русского народа в рамках СССР. В 1989-1991 гг. русские пытались сочетать несочетаемое: сохранить Советский Союз и добиться равноправия (всего лишь равноправия, а не преимуществ!) России и русских с другими союзными республиками и «советскими нациями». Знаменитый референдум 17 марта 1991 г. наглядно отразил эту двойственность массового сознания: тогда большинство населе­ния РСФСР проголосовало одновременно за сохранение союзного государства и введение поста президента России (последний пункт выражал массовое стремление к равноправию своей республики). Ре­зультат всем нам слишком хорошо известен. Советская идентичность, наиболее распространенная и выраженная именно среди русских, точ­но так же не смогла сохранить единое государство, как в начале XX в. его не смогла сохранить не столь сильная, но все же существовавшая и развивавшаяся имперская идентичность.

Таким образом, помимо их воли и желания, пути и решения, предлагавшиеся русскими националистами на протяжении большей части XX вв., носили объективно подрывной характер по отноше­нию к имперским устоям. В этом смысле отрицательное (в лучшем случае — настороженное и подозрительное) отношение власти к рус­скому национализму было вполне обоснованно. В конечном счете Советский Союз разрушила именно Россия, вдохновлявшаяся взлеле­янными националистами идеями российского суверенитета и русского равенства. Хотя русские уже давно чаяли освобождения от тяготившей их имперской ноши, именно национализм стал поднесенной к высо­хшему хворосту спичкой. И пусть сами националисты не вкладывали в свои идеи сецессионистского смысла, а наоборот, хотели укрепить империю, выкованное ими культурное и идеологическое оружие обер­нулось против их же символов веры. Такова вечная ирония истории.

Имперское государство ни в одной из его исторических модифи­каций не было и не могло быть националистическим, ведь русский национализм был враждебен самому смыслу его существования. Хотя имперские власти время от времени обращались к национали­стической риторике, ее использование носило строго дозированный и контролируемый характер. Национализм использовался сугубо инструментально: для упрочения власти и основ имперской поли­тии, а не их изменения в направлении русификации. В этом смысле сущностно едиными выглядят бюрократический национализм Ни­колая I, русский стиль Александра III и его незадачливого сына, а также сталинский национал-большевизм: национализм в них играл роль приманки и дополнительного средства легитимации, но никак не направляющего принципа.

Субверсивный и даже революционный модус русского национа­лизма в конечном счете определялся тем, что фундаментальная про­блема имперской политии — противоречие интересов русского народа и имперского государства — в принципе не имела и не могла иметь удовлетворительного для обеих сторон решения. Это была игра с ну­левой суммой: империя могла существовать только за счет эксплуата­ции русской этнической субстанции, русские могли получить свободу для национального развития, лишь пожертвовав империей. Реальный выбор состоял в сохранении антирусской империи или же отказе от нее в пользу русского национального государства.

В течение XX в. русские националисты, за редким исключением, даже не приблизились к пониманию этого капитального противоре­чия. Зажатый в его тисках русский национализм оказался в концепту­альной и психологической ловушке и резко ограничил свои мобилиза­ционные возможности. Выступление против империи (не конкретно-исторической политической формы — самодержавной монархии или СССР, а империи как способа организации социального и территори­ального пространства) было для него исключено. Но это означало, что он не мог или, точнее, не решался апеллировать к массовой, народной русской этнической оппозиции имперскому государству. Русский на­ционализм был настолько радикален, что мог в своих теоретических и идеологических построениях бросить вызов имперским основам, хотя концептуализировал это не как вызов, а именно как способ со­хранения империи. В то же время он был не настолько радикален, чтобы стать в подлинном смысле революционной силой, возглавить массовое народное движение. Можно сказать, русские националисты сами боялись своей потенциальной революционности.

На рубеже XX-XXI вв. радикально изменились отечественный и мировой контексты, соответственно, радикально изменился истори­ческий смысл русского национализма. Россия более не существует как империя, реанимация которой абсолютно невозможна. Импер­ская идентичность разрушилась еще в Советском Союзе, причем ее разрушение было причиной, а не следствием гибели СССР. На наших глазах происходит поистине исторический сдвиг: ценность и идея Империи, русский мессианизм, составлявшие доминанту русского сознания и главный нерв национального бытия на протяжении без малого четырехсот лет, сданы в архив. Русские перестали быть импер­ским народом — народом для других; закрыта героическая, славная и страшная глава нашего прошлого.

Главная проблема России — не дефицит экономической, техноло­гической или военной мощи, а биологический и экзистенциальный кризис, к чему стоит добавить угнетающую интеллектуальную дегра­ дацию общества и элит. При этом беспрецедентный биологический упадок русского народа тесно связан с исчерпанностью русских мо­рально-психологических и социокультурных ресурсов.

Впервые за последние пятьсот лет своей истории русские ощущают (это именно ощущение, а не рефлексия), что ими потеряна истори­ческая удача, что на кону оказалось само их существование. Ответом на системный кризис и слабость русского народа стала радикальная и глубокая этнизация русского сознания. Этнизация — массовый ответ на слабость отечественного государства, на демодернизацию, социальную и антропологическую деградацию, на культурную и эк­зистенциальную отчужденность российских элит от общества и соб­ственной страны. В ее основе лежит импульс биологической приро­ды — инстинкт самосохранения и выживания этнической группы. В этом смысле нарастание русской этнофобии вызвано слабостью, а не силой и имеет защитный характер.

Исторический смысл этнизации — превращение русских в другой народ. В афористичной форме вектор перемен можно определить как превращение русских из народа для других в народ для себя. Отсюда и высокая популярность лозунга «Россия —для русских», который большинством его разделяющих понимается вовсе не в националис­тическом духе, а как призыв к защите интересов и традиций русского народа.