имеет право не думать о себе, но нельзя не помнить о тех, с кем спаяна, слита, кровоточащими нитями связана наша жизнь.
Но все это будет потом — широко разойдутся круги от этого поединка на шоссе.
А пока что на весь мир печально тарахтит тарахтелка, мчится Игорь на верную смерть ради Анки, и уже болит все его тело, руки-ноги переломанные заранее ноют в тоске, разбитая голова гудит невыносимо, и сердце почти остановилось еще до того, как должно было остановиться оно навсегда.
В последнюю долю секунды Жердяй едва заметно вильнул рулем и, точно рассчитав, словно он не в смертельной гонке, а в бильярд на деньги играет, ударил Игоря так, что тот вылетел с машиной за кювет, и над черным полем по обе стороны шоссейки, где только что гремела какофония двух столь несхожих и несогласных ревов, звучал теперь только мерный, гармоничный гул красной «явы».
А может быть, я все придумал… Может, и не разойдутся никакие круги. Дорожно-транспортное происшествие. Два неопытных мотоциклиста не сумели разъехаться на мокром шоссе.
Надо бы подумать и о Жердяе. Что чувствует человек, убивший человека?
Но я этого представить себе не могу. Я вообще не умею и не делал многое из того, что умеют и делают мои герои.
Я, например, никогда не прыгал с парашютом, и внимательный, придирчивый читатель наверняка заметил это. Но я и не ездил на мотоцикле, не занимался дзюдо, как Сережа Лазарев, и в художественной школе, как Володя Фокин, не занимался, и не учился на цветника, подобно Гене Щеглову. Я рассказываю о классе, настолько честно, как могу, и не хотел бы обеднять его из-за того только, что у меня-то самого лишь одна жизнь, а не тридцать. Простите меня, дети, — я надеюсь на ваше воображение и на ваш опыт, который во многом, или хотя бы в чем-то наверняка больше моего.
И уж во всяком случае отказываюсь я описывать чувства Жердяя. Как описать мрак? Он бессодержателен. К тому же в моем представлении Жердяй этот — законченный злодей, а злодеев нынче не принято выводить, не модно.
Считается, что в каждом человеке непременно есть и хорошее, — мол, сложен человек. Сложен-то сложен, но это литературно-психологическое обстоятельство не спасает нас, когда мы встречаемся в жизни с настоящим злодеем. Каждому из нас за жизнь встречается по одному форменному, фирменному злодею, а если не повезет — то и несколько их встретится. И нечего в них искать чистое и доброе! Бегите от злодеев, дети!
— Ну вот, — сказал Жердяй спокойно, вернувшись к Ане. — Он просто кое-чего не понимал, а я ему объяснил.
— Что ты ему объяснил?
— Что у нас с тобой все хорошо. У нас с тобой все хорошо, Аня? — И он поправил сбившийся беретик на каске.
— А где Игорь? — спросила Аня для очистки совести.
— Игорь? Вон, домой поехал — слышишь, тарахтит?
Аня прислушалась. Впервые захотелось ей услышать успокоительный треск Игоревой громкой машины, впервые представилось ей, что это самый чистый звук, который она когда-либо слышала. И еще она подумала: а смог бы Юра Жердев вынести столько из-за нее? Она так страстно хотела услышать далекое, мирно утихающее тарахтенье, что она услышала его совершенно явственно, и успокоилась.
Они свернули на закрытую, уютную полянку, Жердяй объявил: «Приехали, сударыня!», быстро набрал сыроватых сучьев, плеснул бензина, ловко разжег костер, разложил привезенную снедь, налил Ане из металлической фляги.
— А чего тут? — спросила Аня.
— Чтобы узнать вкус пищи, надо попробовать, — ласково сказал Жердяй.
— А ты? А себе?
— А я за рулем, — почти нежно сказал Жердяй.
Но словно фантастически огромная курица закудахтала вдруг невдалеке, покудахтала, покудахтала, захлебнулась, и вдруг громом и грохотом наполнился лес, и на поляну, побитый, покалеченный, с разодранной щекой и с горящими, но не безумными, а ясными глазами вылетел Игорь на своей стойкой машине, сам он ее сделал, мастер Самоделкин, из вековой прочности бабушкиной кровати выпилил.
Выскочил на поляну — и прямо по разложенной снеди, через костер Жердяй и Аня едва успели отскочить в разные стороны. Игорь пролетел между ними с диким воем, но наскочил на маленький пенек — и через голову покатился.
Жердяй пошел на него, лежачего, но Игорь поднялся.
И как жив человек?
— Не трогай его! — закричала Аня, вцепившись в Жердяя. — Видишь, он какой? У нас все такие в классе! — добавила она с неожиданной гордостью, потому что почувствовала внезапно, как исчез томивший ее страх перед Жердяем, — хотя она не понимала, конечно, в ту минуту, что Игорек навсегда сохранил ее прекрасное свойство никого не бояться.
Дети! Никого и ничего не бойтесь.
Глава одиннадцатая
Бронзовый век
Разумеется, Игорь Сапрыкин ни одному человеку не рассказал о поединке, а насчет ран и царапин его почти и не спрашивали — эти семьветровские вечно ходили израненные, в синяках.
Так Каштанов и не узнал о беде, которая на этот раз прошла, можно сказать, стороной.
Да он много чего не знал. Не знал, например, что биологичка Раиса Федоровна Костина жаловалась за его спиной, что из-за него, Каштанова, из-за его нововведений ребята стали дерзкими (а они и всегда дерзили Раисе Федоровне, и куда больше, чем теперь); и родители некоторые приходили жаловаться — чересчур самостоятельные стали ребята; и физик Лось произносил речи о том, что если все теперь такие честные и благородные, то почему плохо учатся? Вот не переведет он Лазарева и Сапрыкина в десятый класс, не поставит им тройки, пусть хоть режут его!
Люди ведь как устроены? Ничего не делает человек и ничего не делается вокруг него — вздыхают: «Бездельник, что с него возьмешь?» Но чуть кто берется за работу — сразу и критики, сразу и совершенства какого-то небывалого требуют, и малейшие недостатки не прощаются.
Плохо пришлось бы Алексею Алексеевичу, если бы не повезло ему, если не было бы у него защиты. Директор Фролова не во всем Каштанова понимала, но интуитивно доверяла ему, и притом безгранично, и все время, как умела, снимала напряжение вокруг Каштановых. Там посмеется, там поддакнет, там вздохнет: «Ох, и не говорите!», а то и вовсе строгое лицо сделает: «Уж я возьмусь за этого Каштанова! Уж я ему покажу!» И так, прикидываясь то легкомысленной, то глупенькой, то неопытной, Фролова, не жалея себя, укрывала Каштанова, старалась, чтобы на него поменьше обращали внимания: пусть работает спокойно!
Пусть работает человек!
А может, и не одно только везение было у Каштанова.
Ведь он сознательно перешел в школу Фроловой, говоря жене, что почти все равно, где работать и кем работать, но очень важно, с кем работать. Придерживаясь этого правила, выбирая работу не по месту, а по людям. Каштанов и за всю свою жизнь не встречал дурного начальства, и оттого, пожалуй, и сохранился его пыл, сохранялась уверенность в том, что человек все может, — уверенность, которая была его главной воспитательной силой.
— А вот, ребятишки, еще задачка… Попробуем решить? — говорил Каштанов ватаге «Семь ветров». — Игоря и Сергея на второй год из-за физики оставляют.
— Игорька! — ахнули все. — Сережу!
— А я им говорила! Я говорила им! — закричала Аня Пугачева, не глядя на Игоря. — Я им говорю, а они мне: «Где это ты видела, чтобы в девятом на второй оставляли!» А я им: «Может, в других местах и не
