непредсказуемое и нежелательное. Патрик, однако, живо возразил, что загвоздка не в пьесе «Жюли Вэрон», а в самой Жюли Вэрон; интонация его и неподражаемые ужимки, которыми он сопроводил свое высказывание, на что-то намекали и подразумевали что-то лестное.
В восьмидесятые годы девятнадцатого столетия на острове Мартиника красавица-квартеронка по имени Жюли — подобно наполеоновской Жозефине — приворожила молодого французского офицера. Так начинается пьеса — или, как ее представили в афише, «программа». Жюли была внебрачной дочерью мулатки Сильвии Вэрон и сына одного из местных плантаторов. Когда отец Жюли унаследовал плантацию, он выписал себе из Франции невесту, происходившую из обедневшей аристократической семьи. Сильвию Вэрон он не забыл, содержал ее, и злые языки болтали, что их встречи носили не только деловой характер. Дочери Сильвии он дал хорошее образование, не уступающее тому, что получали дочери соседей- плантаторов. Был ли он человеком совестливым или нахватался прогрессивных идей, которые нигде более не могли найти приложения, — бог ведает. Девочку учили музыке, рисованию, она много читала. Причем обучали ее рьяные молодые люди, страшно переживавшие, что опоздали: родились после того, как отгремели революционные войны, что не смогут уже принять участие в наполеоновских походах — так же, как в наше время молодые недоумки жалеют, что опоздали в Париж к шестьдесят восьмому году. «Но ведь из шестьдесят восьмого-то вышел пшик», — резонно возражают остепенившиеся «шестидесятники», которые не опоздали. И сгорают в пламени презрительных взглядов молодежи: «Ну и что! Быть там, пережить это…»
Как-то раз одна из юных дам, более предприимчивая, нежели ее сестрицы, решив полюбоваться на таинственную Жюли, навестила ее в лесном домике, где та проживала вместе с матерью. Естественно, о своем подвиге она охотно рассказывала, чем возбудила дополнительные толки. Визитом своим эта дама оказала Жюли неоценимую услугу. Та поняла, что умнее всех этих молодых богачек, ибо увидела, что намного превосходит посетившую ее — слывшую самой умной в округе. Одновременно ткнулась носом в безнадежность своего положения. Ее образованность не находила применения в местных условиях. Жюли видела горячее желание учителей наставлять ее и далее. Вполне вероятно, что все они поголовно в нее влюбились, но на качестве обучения это не отразилось.
Не прошло и десяти лет, как она написала о себе, какой она была в то время:
Жюли читала энциклопедистов, увлекалась Вольтером, Руссо властвовал над нею, как и над всяким поборником натурального права. Она могла спорить — и спорила до хрипоты со своими наставниками — о законодательных актах и речах героев Великой французской революции, как будто всех их знала лично. Столь же хорошо ознакомили ее и с историей войны Соединенных Штатов за независимость. Жюли обожала Тома Пейна, поклонялась Бенджамину Франклину, убеждена была, что они составили бы с Джефферсоном идеальную пару. Жюли клялась, что, если б не возраст, она бы сбежала в Америку ухаживать за ранеными Гражданской войны. И продолжала жить на банановой плантации отца, незаконнорожденная, «частично черная» — цветом лица девушка напоминала итальянку или жительницу юга Франции. Вечерами дом их наводняли молодые французские офицеры, истомленные службой на прекрасном, но скучном острове. Они кутили, болтали, танцевали, слушали пение юной Жюли. Один из них, Поль Эмбер, влюбился в девушку, но вот достаточно ли, чтобы жениться на ней или хотя бы увезти с собой во Францию? Кто знает. Решительная Жюли сама настояла, вопреки всем препонам, на совместном бегстве. Его родители — почтенные люди, отец судья неподалеку от Марселя. Они, естественно, отказались принять Жюли. Поль нашел для возлюбленной небольшой каменный домик в романтической холмистой местности, под сенью пиний, тополей и олив, где навещал ее ежедневно в течение года. Родители, однако, не теряли времени даром: армия простила Полю бегство и во искупление грехов направила его во Французский Индокитай. А Жюли осталась под пиниями одна, без средств к существованию. Судья послал ей деньги. Он как-то увидел случайно сына вместе с ней на прогулке. Папаша позавидовал сыну, но деньги он послал не по этой причине. Поль признался ему, что Жюли беременна. Некоторое время она и сама так полагала. Однако, хотя в кармане у Жюли было всего несколько франков, она вернула деньги отцу Поля, сообщив, что и вправду была беременна, но природа сжалилась над нею и помогла им всем. Жюли поблагодарила его за заботу, воззвала к его чувству ответственности и попросила найти для нее работу в ближайшем городке Бель-Ривьер, где- нибудь в домах людей среднего класса. Она рисует, пишет акварелью — масляные краски, к сожалению, стоят слишком дорого. Играет на фортепьяно, поет. И полагает, что все это проделывает не хуже, чем местные учителя. Просила Жюли, по сути, большего, нежели та немалая сумма, которую ей предложил отец Поля. К тому времени вся округа уже знала о сомнительных устоях красотки, попытавшейся окрутить сына одного из наиболее уважаемых семейств и жившей ныне в одиночестве, дикаркою, в лесах. Отец ее любовника долго размышлял. Возможно, он и не ответил бы на письмо, если бы не увидел Жюли однажды в обществе сына. Он навестил ее и обнаружил воплощенное совершенство: остроумную красавицу с отточенными манерами. Естественно, влюбился, чем он лучше других. Не смог отказать, пообещал порекомендовать Жюли наиболее почтенным горожанам. Сохранил лицо, попросив в качестве ответной любезности прекратить всякий контакт с членами его семьи. Жюли ответила, метнув на него молнию презрительного взгляда: «Я полагала, мсье, что это и так подразумевается».
В течение четырех лет она обучала дочерей врача, двоих судейских, троих аптекарей и одного крупного торговца. Все они в один голос убеждали Жюли перебраться в их городок: «Там вам будет гораздо удобнее». Имелось в виду, что им неудобно сознавать, что эта молодая особа живет в лесу в трех милях от Бель-Ривьера. Жюли всякий раз отказывалась — с милой улыбкой, но решительно, ссылаясь на память о лесных дебрях Мартиники, цветах, птицах и мотыльках, о своих лесных прогулках. Жить на городских улицах — к этому она не приучена. Свои мечты об улицах Парижа Жюли, разумеется, не афишировала. А долго тянуть не следовало, не весь век останется она молодой и красивой. Однако изгнать Поля из памяти все еще не удавалось, хотя уже свыклась Жюли с мыслью, что, даже если государство и отпустит ее возлюбленного из Индокитая, все равно он ей не достанется. И добровольное одиночество Жюли красноречиво свидетельствовало о том, что она все еще его ждет. О чем, разумеется, узнавал и сам Поль из направляемых ему родными и знаковыми писем. А ее верность должна была его лишь расхолодить и оттолкнуть — этой мудрости мать обучила Жюли еще в раннем детстве. Но не могла она оторваться от этого места. «Свобода! Вольность!» — вопило ее сердце, когда Жюли углублялась в лес.
Как она выглядела в это время? Каким представляла свое будущее? Какое впечатление производила на людей, дочерей которых обучала? Как сама относилась к ним? Мы все это знаем. Всю жизнь Жюли рисовала себя, не потому, что ничего более под руку не подворачивалось, а потому, что хотела раскрыть свою природу, свой характер, изучить себя. Причины этого поиска тоже подробно описаны. До нас дошли дневники Жюли Вэрон. А музыка ее поведала нам больше, чем могли рассказать записи. И предстает перед нами не просто умная и красивая женщина, но женщина беспокоящая и бросающая вызов без малейшего к тому намерения, всю жизнь служившая вишенью для злых языков; женщина, в которую влюблялись даже те, кого она не удостоила и взгляда. Выступая в роли учительницы, она каждую секунду следила за своим поведением, ибо малейшая ошибка могла оказаться роковой. Жюли ходила по острию ножа, ее очарование оказалось обоюдоострым оружием, возбуждающим слишком далеко идущие желания и вожделения. Она без колебаний разочаровывала своих учениц, рвавшихся к ней в подруги, стремившихся к доверительности и нахваливавших ее родителям. В ответ на свои бунтарские речи они слышали от Жюли отрезвляющее: «Хотите стать такими, как я? Слушайтесь родителей, а когда выйдете замуж, сможете делать все, что заблагорассудится». Этот совет она почерпнула из письма Стендаля сестре.
В дневнике Жюли записала, что уж лучше оставаться отверженной, нежели жить; как эти девицы из лучших семейств.
В двадцать пять лет ей удалось взлететь на головокружительную высоту в местном обществе. Жюли Вэрон пригласили в учительницы к двум дочерям графа Ростана. Ростаны — древнейшая и богатейшая семья округи. Жили они в огромном древнем шато и дважды в неделю высылали за Жюли карету, как в темное время суток, так и в светлое. В городе же она всегда настаивала на проведении уроков днем, чтобы потом не возвращаться домой затемно. Это вызвало саркастические замечания. Кто ж не знает, что эта красотка в одиночку бродит ночью по лесу. Но из города вернуться, видишь ли, боится. А плясать на скалах, бряцая бубном, опять же, не боится. Бубном или чем-то похожим, чем-то дикарским, оттуда, наверное, привезла, откуда родом, со своего дикого острова. Пляшет, прошу заметить, голышом!.. Некоторые утверждали, что
