Что-то случилось в ее жизни, о чем она не желала распространяться. Джойс вернулась домой, сказав лишь, что ее друзья, Бетти и компания, оказались «дерьмовой публикой». Хэл, как водится, орал, ругался, пока Энн не заявила, что, если он не прекратит, она уйдет из дому. Тогда Хэл переключился на жену. Энн принялась собирать вещи. «Что ты делаешь?» — спросил Хэл. «А ты не видишь?» — спросила Энн. Она посетила юриста. И пошло, и поехало… Сара услышала о событиях от Бриони и Нелл, которые вырывали друг у друга трубку, взбудораженные надвигающимся семейным ураганом.
— Папа все кричал, а мама сказала: «Гуд бай, Хэл», и пошла к двери, — щебетала Бриони.
— Да, и дошла до двери, прежде чем он сообразил, что происходит, — перебила ее Нелл.
Хэл каялся, извинялся, давал клятвенные обещания… Беда в том, что ее братец безмерно почитал себя сам и считал, что другие тоже должны ему поклоняться, в соответствии с его неисчислимыми достоинствами и добродетелями, в наличии которых за всю свою жизнь ни на минуту не усомнился. Хэл не очень понимал, что именно его жена понимает под «пристойным поведением», но попытался измениться. Теперь его обращения к супруге и дочерям приняли вид язвительных восклицаний: «Полагаю, если я попрошу передать мне масло, вы не побежите консультироваться с адвокатом?»; «Если я верно толкую ваше заявление, вы собираетесь в театр без меня?»; «Боюсь, вас взбесит моя просьба отдать мой костюм в чистку…» — и все в таком же духе.
Джойс перебралась к Саре. Энн сказала, что у нее терпение лопнуло, что она оставит Хэла. «Но я же скоро выйду на пенсию. И вы бросите меня одного?» — возмущался он.
Брат приехал к Саре. Без звонка, внезапно. Остановившись посреди гостиной, он вопросил, как будто объявил с высокой трибуны:
— Сара, ты не думала о том, чтобы нам с тобой провести вместе последние годы?
— Нет, Хэл, не думала.
— Ведь ты моложе не становишься, не так ли? Пора тебе покончить с этим дурацким театром. Мы могли бы купить домик в Италии или во Франции.
— Нет, Хэл, нет.
Он стоял статуей, возмущенно уставившись куда-то в ее направлении, вытянув вперед руки ладонями кверху, демонстрируя всем своим видом, как все к нему жестоки и несправедливы. К нему, всегда правому, во всем безупречному. Младенец-переросток с кругленьким брюшком, аккуратным ротиком, предъявляющий претензии на всю ее оставшуюся жизнь, но не видящий и не желающий ее видеть. Сара подошла ближе, остановилась на расстоянии одного шага, чтобы он смог наконец увидеть, с кем разговаривает.
— Нет, нет, Хэл. Нет. Ты слышишь меня? Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Окончательно — нет.
Его губы болезненно искривились. Он развернулся, как будто сонно, неуверенно, и поплыл к выходу, восклицая:
— Чем я им всем так насолил? Скажите мне! Скажите! Кто-нибудь может меня просветить, чем я им всем не угодил?
Энн сняла квартиру, Джойс переехала к ней.
Бриони и Нелл возмутились и не желали общаться с матерью и сестрой. Они объявили, что выйдут замуж за своих бой — френдов, но отец плакал, умолял не покидать его. Обе поняли наконец, каким защитным экраном служила для них мать, сколь многого они попросту не замечали. Гордость не позволяла им сразу примириться с матерью, они утверждали, что та скоро опомнится. А Саре досталась роль посредника, почтового ящика.
— Что мама сказала, когда узнала, что мы с ней больше не будем разговаривать?
— Она сказала: «Ну-ну… Но когда девочки поостынут, напомни, что у них есть номер моего телефона».
— Нахальство какое! — возмутилась Бриони.
— Так ей и передать?
— Сара, ты на чьей стороне?
Нелл, примерно через неделю:
— Ну, что они там делают?
— В смысле — чем занимаются? Мать работает, как обычно. Джойс готовит на двоих. И пытается учить испанский.
— Джойс готовит! Да она яйцо сварить не сумеет.
— Теперь готовит.
— И уверена, что со своим испанским найдет работу?
— Я только сказала, что она пытается учить испанский.
Сара не сказала, как расцвела Энн. Сколько она помнила жену своего брата, та всегда оставалась раздраженной, страдающей, изможденной. А сейчас Энн и Джойс выглядели как девушки-сестрички, вылетевшие из родительского гнезда и начинающие самостоятельную жизнь. Они охотно общались, болтали, дарили друг другу мелочи, устраивали мелкие приятные сюрпризы. И хихикали, смеялись, хохотали…
Бриони:
— А что говорит Джойс? Она хоть что-нибудь говорит? Небось по уши довольна сама собой.
— Да, верно. Она говорит, что все ее мечты сбылись.
— Вот-вот, мы так и знали!
— Что вы знали?
—
— Но, Бриони, постой, погоди… Не воображаешь же ты…
— Что? — Бриони настроилась агрессивно.
— Не думаешь же ты, что Джойс и в самом деле останется дома.
— Как? Почему? А как же?
— Потому что ей снова надоест… приестся…
— Ой, что ты, тетя…
— Она опять уйдет, опять вернется… И все вернется на круги своя.
— Но это же… несправедливо, — обиделась Бриони.
Посылка с письмом от Элизабет. В письме известие, что, когда сосед ее, Джошуа Брутон, завершит бракоразводный процесс, она выйдет за него замуж. Стивен, конечно же, упоминал соседа. Она, Элизабет, знала Джошуа всю жизнь, и их земли очень удачно граничат. Она заверяла Сару, что традиция увеселений не отомрет, хотя она и не сможет отдавать этим мероприятиям столько энергии, сколько Стивен. О Норе Элизабет не упоминала. В посылке оказались картина, висевшая на стене в спальне Стивена, и фото.
Глянув на картину, Сара поняла, что не смогла даже приблизиться к пониманию его натуры, что их дружба была лишь иллюзией. Молодая женщина с вызывающей улыбкой. Белое платье модного в ту пору покроя, розовый шарф. На коленях соломенная шляпа. Женщина сидит под деревом на стуле. В духе Гейнсборо. Кто-то написал этот портрет по заказу Стивена с небольшого фото, пожелтевшего и поблекшего. На фото Жюли сидит на камне, тоже под деревом. На ней белая ночная рубашонка и белая нижняя юбка в оборочках. Руки и шея голые; Жюли босиком. Темные волосы распущены, частично прикрывают лицо. Она предлагает себя каждому, кто возьмет в руки этот снимок, предлагает себя позой, улыбкой, взглядом темных страстных глаз. Снимок ретуширован, подкрашен, хотя краски выцвели. Дерево за камнем сохранило в кроне следы зелени, у скалы красноватый бок. Ретушер знал тамошние скалы не понаслышке. На шее Жюли красное ожерелье, маленькие красные шарики… нет, не ожерелье… ленточка. Почему? Совершенно не вяжется с обликом модели, режет глаз. Как это происходило? Возможно, человек, запечатлевший ее на фото… — Поль? Реми? — сказал: «Смотри, вот оно, одно из этих новых приспособлений для фотографирования. Ты с любопытством смотришь на этот ящик. Небось, думаешь, какой-то новый музыкальный инструмент?»
А Жюли в этот момент сидела на кровати, раздеваясь или уже раздевшись, и застеснялась: «Нет-нет, только не голой!» Он предложил выйти наружу: «Я все время вспоминаю тебя в твоем лесу». Она повязала на шею красную ленточку с коробки шоколада. Шоколад могла подарить какая-нибудь из учениц… Или мастер-печатник. Или же Поль — Реми? — купил шоколад в лавке печатника. Что она говорила, обвязываясь этой ленточкой? Или что говорил Реми (Поль)? «Погоди, вот ленточка… Ты будешь с ней совсем как…» Нет,
