столкновения. Движение прекратилось только тогда, когда наши глаза уперлись друг в друга ресницами.
— Мои любовь и терпение безграничны, — четко выговаривая каждое слово, прошипел мне в лицо Даниил. — Я могу и понимаю все. Но хотелось бы увидеть ответные усилия и с твоей стороны. Как смеешь ТЫ поворачиваться ко мне спиной? Кто позволил тебе отворачиваться от МЕНЯ?
Ужасно неудобно смотреть на человека, когда он так близко. Глаза начинают слезиться, сбивается дыхание, сердце трепещет, как воробей, того и гляди вырвется из груди. Пробивает противный, липкий, холодный пот. Хотя не думаю, что подобные реакции моего организма связаны только с неудобством. Паника, друзья мои, самая что ни на есть тривиальная паника! И мне не стыдно. А что вы хотите от апостола в такой ситуации'? Шуток, песен, анекдотов и мелодекламации? Довольно затруднительно это воспроизвести — ноги болтаются в воздухе, как, впрочем, и тело, приставленное к ним, пошевелить не могу даже пальчиком, моргнуть — и то не под силу. А в голове чугунным колоколом звучит голос Спасителя. Вот уж точно — сто раз подумаешь, прежде чем спиной к таким крутым хлопцам поворачиваться! Примечательно, что мысли в голову приходят исключительно ернические. Наверное, ирония разрушает страх. Начнешь относиться к происходящему серьезно — пиши пропало. А может, эту область мозга Даниил не контролирует, ведь он сам никогда не шутит, по крайней мере удачно. Можно, конечно, к происходящему отнестись как к доброй шутке, но это только в случае фантасмагорического отсутствия чувства юмора. А ведь в Евангелиях Христос нигде не шутил. И Даниил смеется скорее на всякий случай, как это делают люди, лишенные чувства юмора, но понимающие, что молчать не очень прилично. Бедный, бедный, безвременно ушедший Папа! Ведь он был практически в том же состоянии, что и я сейчас. Как тело, так и воля его были поражены, и последние слова произносил он не сам, а подчиняясь голосу Даниила, звучащему внутри и озвученному связками, отказавшими в доверии своему хозяину. А со мной этот фокус почему-то не проходит! Ая-ля-ля — вот какой я молодец!
Ох, не будь во мне врожденной иронии, уже наверняка нес бы что-нибудь высокопарное для всей почтенной публики, находящейся в шатре. Ну а потом сгинул бы героем на первом китайском фронте… Хорохорюсь, а все равно страшно — жуть!
Уверен, что со стороны все выглядит благообразно. Никто ведь ничего не слышит и, что гораздо важнее, не может мысли читать. Даниилу волю мою пока сломить не удается (или он этого еще не хочет), а следовательно, Учитель ставит блоки на выход информации в эфир, так что там, как в России при развитом социализме, царит информационный вакуум. Наверняка умной свите, как с американской, так и с нашей стороны, от этого становится еще страшнее, так что благообразная тишина потихонечку начинает перевоплощаться в зловещую.
Хоть бы муха пролетела, что ли. А то начинает казаться, что я слуха лишаюсь. Мама, папа, кто- нибудь? Господи, что же так страшно становится? И тело мое, далекое от совершенства, уже не послушно. Холодно, а мурашки побежать не могут. Только слезки и текут по небритым щекам. Я терял волю. Чувствовал, как вместе со слезами у меня самопроизвольно вытекает всякое желание сопротивляться. Отчаяние, бездонное, темное и страшное, заполнив душу до краев, привело с собой панику. Господи, я больше не могу вот так вот висеть в воздухе! Не могу, не могу! Кто-то маленький и испуганный орал во все горло в моем мозгу, и от крика его моя черепная коробка готова была разлететься на куски. Да сделай уже что-нибудь, только прекрати эту муку! Нет, это не те слова. Надо молиться, просить у Спасителя прощения за дерзость, авось простит и дарует избавление — любое, хоть небытие. Все лучше, чем эта мука.
Прости меня, Господи, прости меня, прости меня. Прости меня!
Вопль, раздирающий мою голову, постепенно стих, и я услышал голос Даниила:
— Не бойся, Владимир, все будет хорошо. Ты прощен.
Даниил поднял руки и обнял меня, прижав к себе. Моя голова оказалась у него на плече, ноги плавно опустились на землю, и я весь обмяк, прижавшись к Учителю.
— Все хорошо, — сказал он, — тебе скоро ста нет лучше. Присядь рядом с братьями и продол жим обсуждение наших планов.
ГЛАВА 29
Я никогда не был в Китае, да, кажется, уже и не буду — через пару дней смотреть там будет не на что. Зайти в настоящий китайский ресторанчик теперь уже не получится. А жаль.
После того как я успокоился, Даниил представил нам всем на обсуждение ряд вопросов. Вряд ли чье- то мнение, даже коллективное, могло бы поколебать его решимость — отнюдь, наверное, ему просто нравился процесс поиска правильного ответа. Учитель играл с нами. Игра «Что, где, когда?» для избранных — вопросы задает зритель Даниил, а мы в поте лица пытаемся найти правильный ответ. Хорошо хоть количество попыток у нас не ограничено, и проигравшую команду не исключат из клуба.
Вопросик был прост на загляденье — кого будем судить? В том плане, что приговор-то очевиден, но вот кому его выносить? Всем китайцам? Замечательно, а можно еще и всем зайцам, и с тревогой ждать Деда Мазая. И потом, все китайцы — это кто? Билл Гейтс, как представитель великой демократической державы, бахромой распустив слюни, предлагал какие-то детские варианты. Побелев от собственной дерзости, он прекратил сверлить глазами карту Китая, вокруг которой столпилась наша группка, распрямился и посмотрел в глаза Даниилу.
— Учитель, а зачем нам уничтожать их всех? — спросил он.
— Судить, — было ему ответом.
— Какой же это суд, — возмутился Билл, — разве мы сможем услышать каждого?
— Мы — нет, — ответил Даниил, — а ангелы смерти — сколько угодно.
Если не знать Даниила, можно было подумать, что он так шутит. Но, к сожалению, Учитель был абсолютно серьезен, отчего присутствующим сделалось жутко.
— Прости мне мою дерзость, — продолжил Гейтс, — я осознаю, что суд свершится для каждого и он будет справедлив, но почему мы собираемся извести всю нацию? Ведь неуважение к тебе проявили только руководители Китая, так давай с ними и разберемся. Даже мы после освобождения Ирака от Саддама Хусейна не стали уничтожать всех его жителей. Судили только Саддама и приговорили его к повешению, что и свершилось. Согласись, что довольно странно подвергать Китай репрессиям, после того как мы с Владимиром уничтожили там всех тех, кто попадает под категорию страшных грешников. Мне в этом видится нарушение формальной логики, как и основных гуманистических принципов! Затянувшееся удивленное молчание Даниила Билл наивно принял за предложение продолжать речь. Ошалев от собственной лихости, он обвел взглядом стоявших у карты мира, пытаясь разглядеть в их лицах признаки одобрения. Американская фракция действительно пыталась хорохориться. Ученики Билла, выпятившие грудь колесом, походили на пионеров на линейке — глаза глупые, выражение лиц испепеляюще-торжественное. Сверлили они своего вождя настолько обожающими взглядами, что аж слюнявчики хотелось повязать, иначе бы их розовощекий идиотизм с минуты на минуту привел к самопроизвольному слюноотделению. Мои хлопцы, слава богу, прекрасно понимали, что сейчас кто-то получит по шапке, и этот кто-то продолжает пороть чушь, но особого негодования у них сей факт не вызывал. Все-таки внутренняя конкуренция в организации присутствует, как ни крути.
Совершенно иная реакция наблюдалась у кандидатов в цари-пророки. Буш очевидно скучал и ждал, когда же нас будут кормить. Однако опыт политического борца проявлялся у него даже в мелочах, поэтому лицом американский Президент яростно хлопотал, во все стороны демонстрируя свою заботу о судьбах человечества. А когда речь зашла об Ираке, так и вовсе подбоченился, но скучать и думать о еде не перестал. Мозг, как обычно, жил у него отдельно от мимических мышц, напряженно изображающих внимание. Жак Ширак не сводил с Даниила глаз, натужно пытаясь предугадать развитие дискуссии. Путин же, каким-то образом оказавшись рядом со мной, произнес, практически не шевеля губами:
— Вы что, сговорились? Не самый лучший день для праздника непослушания.
Я решил не отвечать, разумно полагая, что свой лимит фронды на сегодня я уже исчерпал, а жить по-прежнему хочется. Тед Тернер всем своим видом показывал, что страшно рад всех видеть, жаль только,
