Хутор стоял на горе. Дом, крытый черепицей, конюшни, сараи.
Правда, ни лошадей, ни коров на хуторе теперь не было. В доме жила одиноко Эльфрида Лоди.
Даже после того как она вышла из больницы, врачи еще долго не разрешали ей работать. От нечего делать Эльфрида принималась то за шитье, то за уборку. Иногда стирала. Мокрые белокурые волосы ее были растрепаны. И без того короткая юбка была подогнута, и голые круглые колени девушки блестели. В таком виде она ходила по двору, считая, что на хуторе никого больше нет. Эльфрида не знала, что в одном из сараев сидят в засаде люди. Ей это даже в голову не приходило. Четыре пограничника — Иванов, Строгов и еще двое — дожидались появления Виктора Лоди. Он мог прийти, а мог и не прийти. Комендант Рогачев и Матросов считали, что придет.
Четыре человека расположились в закромах амбара. Там можно было лежать на боку или сидеть полусогнувшись. Пограничники говорили между собой шепотом, питались концентратами и даже от курения отказались. Особенно трудно приходилось по ночам — мучил холод. Он пронизывал все тело. Спали по очереди, и тот, кто спал, часто просыпался.
— Который час?
— Еще четыре.
— Все тихо?
— Да, тихо!
Прошло уже двенадцать суток, а Виктор Лоди все не появлялся. Но снимать засаду было нельзя. Надо было встретить Лоди как полагается.
18
— Ты совершил, Виктор, ошибку, встретившись со своей двоюродной сестрой. Разнежился, разнюнился. А она в любой момент могла сообщить о тебе пограничникам. Ты не учел, что это не прежняя Эльфрида. Правда, кое-что старое в ней осталось. Потому-то в первый момент она легко поддалась на твои уговоры — бежать, но в остальном это был уже совсем другой человек. Поэтому пришлось принять кое- какие меры против нее. К чему иметь лишнего свидетеля. Ты, надеюсь, не возражаешь?
Слушая своего собеседника, Виктор, как всегда, молчал. Ему хотелось лишь одного — поскорее покончить со всеми делами, ради которых он снова очутился на этом берегу. А какова судьба Эльфриды — его, в сущности, не интересовало. Еще день-два — и он будет там, откуда пришел. Тогда он получит много денег, купит мотоцикл и будет присматривать себе какой-нибудь хорошенький домик в уединенной местности.
Он уже представлял себе: домик с деревянными ставнями. Белая эмалированная ванна. На столиках бумажные салфетки. И тут же белокурая женщина с красивой смуглой кожей. Такая, как Хильда Корка.
Разве не заслужил он этого, черт побери!
— Ну, я пойду! — сказал он.
— Счастливец! Как я тебе завидую. Скоро ты будешь в цивилизованном мире. А мне по-прежнему надо будет торчать в этой тесной будке и разыгрывать роль продавца газированной воды. Кланяйся от меня господину полковнику. Передай ему от меня личный привет.
— Ладно, передам.
...Поезд, который вез его к границе, шел медленно, осторожно забираясь на подъемы и подолгу отдыхая на полустанках. Виктор смотрел в окно. Он видел лес: клены, березы, сосны.
Была уже осень. С севера плыли тучи.
Надо было торопиться, чтобы успеть перебраться через реку.
Это было единственное, из-за чего нервничал Виктор.
В вагоне он ни с кем не разговаривал. Он сидел лицом к двери, неподалеку от нее, держа руки в карманах. Он трогал теплые рукоятки пистолетов, и это успокаивало его. Иногда, прислонившись головой к полке, Виктор делал вид, что дремлет, а сам сквозь полусомкнутые ресницы наблюдал за соседями.
Ничего такого, что могло бы угрожать ему опасностью, не было.
Один только раз Виктор не на шутку испугался. Неожиданно в вагон вошли пограничники. Их было трое. Молодые ребята в шинелях с зелеными петлицами. Они, видимо, только что сели в поезд. Сапоги у пограничников были мокрые от холодной осенней росы.
Виктор уже хотел было выйти в тамбур, но пограничники спокойно примостились рядышком на скамейке, поставив винтовки между коленями. Лица у них были юные, безусые, простодушные, и Виктор опять успокоился. Для тревоги, во всяком случае, не было оснований.
Вскоре пограничники вышли. Виктор видел, как они пошли по перрону к зданию станции. Когда поезд снова тронулся, он постоял немного у окна, потом зевнул и, сладко потянувшись, направился в тамбур.
Он думал, что никого не застанет на грохочущей и лязгающей железом площадке. Но там стояла проводница — тоненькая девушка в форменном берете.
Поезд шел теперь под уклон, набирая скорость. Мимо быстро мелькали деревья, телеграфные столбы, летели клочья паровозного дыма.
Виктор закурил папиросу. Он ждал, что проводница уйдет, но та продолжала стоять на площадке. Потеряв терпение, Виктор стал открывать тяжелую, неподатливую дверь.
— Эй, эй! — закричала суровым голосом проводница. — Не балуй!
Виктор шевельнул бровью. Не обращая внимания на проводницу, он открыл дверь. Ветер мгновенно ворвался на площадку. Он облепил вокруг колен девушки ее короткую и тонкую юбку. Стало холодно. Проводница, прижимая руками подол, что-то кричала, но Виктор из-за ветра и грохота колес не разобрал ее слов.
Конечно, он мог бы столкнуть ее вниз, под колеса, или просто оглушить, ударив кулаком по голове. Но ему не хотелось утруждать себя. Он снова стал смелым и дерзким. Ненависть душила его.
— Молчи, сволочь! — негромко сказал он.
— Чего? — спросила она, не расслышав.
Поезд шел мимо леса. Это было самое удобное место. Виктор торопливо спустился вниз по ступенькам и, с силой оттолкнувшись, не глядя, прыгнул вперед, под насыпь.
Поезд умчался далеко вперед. Виктор поднялся с земли и, отряхнув с колен сырой песок, спокойно углубился в чащу.
И почти тотчас же пошел снег.
Прямо удивительно было, как быстро и неожиданно наступила зима.
19
Проснувшись, Сергей Красихин, пограничник первого года службы, не одеваясь, в одной рубашке выскочил на крыльцо.
Снег! Снег! Первый снег!..
Все было бело кругом. Первый пушистый снег лежал пластами на крышах, на заборе, на старой вишне, что росла у ворот заставы. Даже удивительно было — как это могло за одну ночь выпасть столько снега.
Серега долго стоял на крыльце, любуясь чистотой белоснежного покрова, с удовольствием вдыхая свежий, почему-то пахнущий антоновским яблоком воздух. Он посмеялся, глядя, как повар Терентьев шагает из кухни к кладовой. Терентьев надел новые сапоги на какой-то особенной лосевой подошве и теперь с трудом ступал по утоптанной, ставшей скользкой дорожке. Ноги его то и дело разъезжались. Повар обиженно надувал губы и смешно растопыривал толстые короткие пальцы. При этом лицо у него было строгое и сосредоточенное.
Подошел Семенов. Он был в тулупе и валенках, с винтовкой, как и положено часовому.
— Иди, иди, — сказал он сурово Красихину. — Ишь какой атлет нашелся — стоит на морозе в одной
