занимал ее, хотя она никогда не испытывала интереса к делам людей; она медлила — и вдруг ветер издали принес лай гончих. Мальчик вскрикнул и бросился наутек, ломая ветви на своем пути.
Его быстрота вывела ее из забытья, захватив врасплох, чего с ней не бывало уже давным-давно.
— Стой! — воскликнула она и во второй раз встала на его пути, метнувшись тенью из мрачных зарослей, словно какая-то хитрая игра лунных лучей. Именно это другое, тяжелое присутствие она и почувствовала сначала, она не забыла о нем, совсем не забыла, но легко отнеслась к этой угрозе, испытывая гораздо больший интерес к мальчику, чем к тому, неприятному гостю. Мальчик затронул в ней какие-то забытые струны, принеся во тьму свет своей души.
— Вряд ли, — беззаботно промолвила она, чтоб успокоить его, — вряд ли они заберутся так глубоко в лес, — но он продолжал смотреть на нее в недоумении, словно позабыв, чего он хотел. — Как тебя зовут, мальчик?
Он сразу же понял, что означает этот вопрос, и кинул на нее взгляд затравленного оленя, ибо он знал, какую власть над человеком обретает выданное имя.
— Ну же. Ты нарушил покой здесь, —резонно заметила она, — ты вошел в мой лес… Какое имя ты дашь мне за это?
Может, он и не сказал бы свое настоящее имя, может, он и вообще не стал бы останавливаться, но она так строго на него смотрела, что он пролепетал: — Фиан.
— Фиан.
Из рода фей, ибо он был слишком светел для рода людского со своими бледными спутанными волосами и первым пушком бороды. Это было его настоящее имя, дающее над ним власть, и глаза его лучились сердечностью.
— Фиан, Фиан, — в третий раз она произнесла его имя еле слышно, как заклинание. — Значит, за тобой гонятся?
— Да, — ответил он.
— Люди?
— Да, — промолвил он еще тише.
— Зачем они охотятся на тебя?
Он ничего не ответил, но она и сама догадалась.
— Пойдем, пойдем со мной, — позвала Арафель. — Думаю, мне надо заняться этим вторжением, пока им не занялись другие. Пойдем, не бойся меня.
И она раздвинула для него колючие заросли. Он еще чуть помедлил и послушался ее, неохотно и очень осторожно двинувшись за ней следом в обратный путь, удерживаемый ничем иным, как лишь собственным именем.
Она немного прошла в ту сторону, откуда он прибежал, пользуясь ради него временем смертных, а не собственными стремительными путями, известными ей в Элде. Но затем она свернула с широкой тропы. Чащоба, рожденная темным сердцем Элда, была неприятным местом, ибо Элдвуд был добрее в прежние дни, и в нем все еще сохранялся дух погибшего света; но молодые деревца, попадавшиеся им на пути, всегда чувствовали себя здесь одинокими. Они пропускали свои корни в остовы наползающих холмов, создавая предательски непроходимые барьеры. Ни один человек не смог бы отыскать путей Арафели, не говоря уже о том, чтобы выследить ее ночью вопреки ее воле, но она терпеливо расчищала дорогу следовавшему за ней юноше, то и дело останавливаясь и разводя для него ветви. Поэтому у нее было время оглядеться по дороге, и она была потрясена переменами, происшедшими в ее лесу, который она так хорошо знала. Она видела медленную, тяжелую и мудрую работу корней и ветвей, инея и солнца и несказанную славу ее, пробуждающуюся к жизни этой неожиданной ночью. Снова и снова оборачивалась она, чувствуя нерешительность за спиной: мальчик ловил ее взгляд и, несмотря на свою бледность и страх, с новыми силами преодолевал камни и льнущий к нему бурелом — покорно он следовал за ней, словно лишившись воли или последней надежды на иную судьбу.
— Я не оставлю тебя одного, — повторяла она. — Не спеши.
Но он ни разу ей не ответил, ни единым словом.
Наконец деревья слегка расступились на самой границе Нового леса. Арафель хорошо знала это место. Лай гончих доносился из долины Кера, из глубоких лощин, прорезаемых рекой меж холмами — там лежала земля людей со всеми их делами, дурными и хорошими. Она вспомнила на мгновение о своем изгое и о той ночи, когда он бежал отсюда, — на мгновение ее мысли унеслись далеко, в невидимую даль и вновь вернулись к этому времени, к этому месту, к этому мальчику.
Она ступила на выступ скалы на вершине последнего холма, и вся долина Керберна раскинулась у ее ног — темная дымка в лунном свете. Каменная башня давно выросла на холме за долиной. Люди называли ее Кер Веллом, но настоящее ее имя было иным. Люди беспамятны, они разбросали старые камни и взгромоздили друг на друга новые. Вот как изменили годы облик мира.
Лишь мгновение назад отсюда бежал старый воин, или это было много лет назад?
Наконец подошел и мальчик, задыхаясь, он упал на край покатого камня, и струны арфы зазвенели. Он опустил голову и стер со лба пот, откинув спутанные светлые волосы. Затихший ненадолго лай снова возобновился и звучал теперь гораздо ближе, юноша поднял испуганный взор и вцепился в скалу.
Сейчас, сейчас он побежит, куда поведет его ее светлая воля. Страх разрушал заговор. Он вскочил на ноги. Она метнулась вперед и вновь остановила его легким прикосновением к его пышущей жаром руке.
— Здесь граница моих лесов, — промолвила она, — а там охотятся псы, от которых ты никогда не сможешь оторваться, никогда. Лучше оставайся здесь со мной, Фиан, право, лучше. Это твоя арфа?
Он кивнул, прислушиваясь к гончим. Он отвернулся от нее, глядя на темное море деревьев.
— Ты сыграешь для меня? — попросила она. Она хотела этого с самого начала, с первого долетевшего до нее звона струн; и желание это горело в ней куда как сильнее, чем любопытство к людям и собакам, и первое пересилило второе. Это было эльфийское любопытство, невинная простота, оно было по-эльфийски мудрым и истинным, а значит, выше него не было ничего.
Юноша заглянул в ее внимательные глаза, словно опасаясь, не обезумела ли она; но, возможно, он уже миновал страх, и надежду, и доводы разума. По крайней мере, ничего этого не было в его взоре, и он снова опустился на край скалы, снял арфу с плеча и расстегнул чехол.
Темный лес расцветился золотыми звездами — так это было прекрасно: арфа была совершенна, за пределами мастерства смертных, и звук ее был более чем красив. Когда Фиан взял ее в руки, она запела живым голосом. Он прижал ее к себе, словно защищая, и поднял свое бледное, все еще угрюмое лицо.
Затем он склонил голову и заиграл, как она просила его, — легкие прикосновения к струнам становились все решительнее, откликаясь эхом из глубин долины Кера и вызывая бешеный лай у далеких гончих. Музыка поглотила все голоса, наполнила воздух и сердце Арафели, и та уже не ощущала дрожи и неуверенности в его руках. Она слушала и почти забыла, которая луна светила на них, ибо так много времени миновало с тех пор, как в Элдвуде звучала последняя песня, исполненная с такой нежностью и нездешностью.
Фиан точно ощущал на себе чары, от которых дыхание ветра становилось теплее и деревья вздыхали, прислушиваясь. Страх исчез из его глаз, и, хоть на лице его драгоценными камнями блестел пот, он играл чистую и мужественную музыку.
А потом он вдруг яростно перебрал струны, и музыка превратилась в дерзкую песнь, непривычную для ее ушей.
В нее вкрался диссонанс — злорадный голос псов заглушил музыку и перебил ее мелодию. Арафель поднялась, чувствуя их приближение. Руки арфиста безвольно опустились. Внизу, в зарослях послышался шум и цокот лошадиных подков.
Фиан вскочил, отложив арфу, и выхватил из-за пояса маленький кинжал. Арафель вздрогнула при виде этого клинка, пропитанного горьким привкусом железа.
— Нет, — невольно вырвалось у нее, ибо она всеми силами души не хотела этого, и она остановила его руку. Покорно он опустил оружие в ножны.
А потом из темноты деревьев на них обрушились гончие и всадники — свора черных подобострастных псов и двое могучих лошадей, цокающих среди них. От восседавших на них мужчин разило железом, которое страшно блестело в лунном свете. Псы, заливаясь лаем, хлынули на скалу и вдруг откатились
