— Разве я не предупреждала тебя? — холодно спросила ее Смерть в следующий раз, когда пути их пересеклись. И тогда в гневе Арафель прогнала ее от себя, но не из леса, ибо она не благоволила к людям. Надежды, которые она возлагала на человечество, оказались тщетными и обернулись против нее же, ибо выросшее дитя, как и побеги в Новом лесу Смерти, укоренялось в этом мире, а не в ее.
Она соскользнула в безопасный и добрый свет своей луны, в тот Элд, который видела она, — никогда с начала мира не увядающий лес. Здесь листья серебрились в зеленоватом, юном сиянии луны, здесь воды пели, и птицы были свободными, и олени блуждали с такими глазами, в которых отражались все звезды ночи.
И в этом было ее утешение — в мечтах, в прогулках по любимому лесу и в сохранении того, что вечно оставалось неизменным, без всяких мыслей о человеке. А иногда летними ночами она выходила и видела, как смертный Элд все больше дичает и пустеет. Она не знала и не хотела знать о делах Смерти, но судя по всему они шли хорошо, и та успешно охотилась на души.
III. Дун-на-Хейвин
Над каменными развалинами трепетали стяги, и дозорные костры полыхали во тьме, как звезды, по всей долине. Это была война. Она бушевала от Керберна до Бурых холмов и Эшфорда, и обратно к югу, ибо восстал король Лаоклан, сын Руадри, чтобы предъявить права на замок своих предков, в каких бы руинах он ни лежал.
И Эвальд конечно же явился. Он прибыл в первых рядах, выехал из Кердейла, чтобы предвосхитить наступление злейших врагов короля еще перед тем, как тот объявил о себе. Он пришел с сыном Скаги Барком и вооруженными воинами, и со многими крепкими сыновьями фермеров из долины — со всей силой, которую мог собрать. И с южных гор спустился Дру, сын Дру, с самым большим войском со времен Эшфорда. Поднялись и Лел, и Бан, как и ожидалось. Позже всего прибыли люди из Кер Донна, с горных вершин: их привел Киран. Против них собрались воины Дава и Ан Бега, и дикие люди Боглаха Тивака, и разбойничьи предводители Брадхита и Лиослина.
И война была долгой, долгой и кровопролитной, и мало она принесла славы Эвальду: о нем складывали песни, но он все больше и больше понимал Кервалена, ибо то, что другие воспевали как мужество, он помнил как грязь, страх, холод и голод. И все же он продолжал сражаться, а когда у него выдавалось время на размышления, он скучал по Мередифи, своей дочери и родному очагу. Когда шли дожди, у него ныли суставы и старые раны. И большая часть войны заключалась в переходах и переездах, в переброске людей туда и сюда, в отражении врага в одном месте, чтобы он прорвался в другом, только что отвоеванном, и подверг все грабежам и пожарам, и снова приходилось укреплять границы и удерживать их, ибо в холмах было полно врагов, и нельзя было полагаться на безопасность.
И облик Дун-на-Хейвина переменился — там горели костры и неприятеля было так много, что он казался саранчой на земле, прижавшейся к холмам.
А потом произошло сражение жестокое и долгое — с рассвета одного дня до вечера следующего, и черные птицы сгустились в небе, как до того дым. Но король взял верх.
— Уходи, — попросил в этот день короля Дру, сын Дру. — Я не оставлю их в покое.
— Ступай, — ответил король. Дру был бледен и забрызган кровью, как гончая, которую отвлекли от погони. — Не давай им передышки.
И Дру вскочил на лошадь и собрал своих людей, многих из них пеших и привыкших двигаться, как тени, меж холмов.
— Когда ты позволишь, я пойду с Дру, — сказал Эвальд. — Изменники из Ан Бега и Дава — старые враги моих владений, и у них еще есть силы. Большая часть людей со мной здесь, и если они сейчас нападут на Кер Велл…
— Мы захватим их сзади, — договорил король. — Мы кинемся за ними из всех сил. Пусть Дру гонит их, как может.
— Но Кер Велл… — промолвил Эвальд. И на душе у него помрачнело, когда он огляделся вокруг и увидел разорение и тучи птиц, соперничавших с дымом в своей черноте. Негоже было спорить с королем Лаокланом — он был среднего роста, этот Лаоклан, светловолос и с бледно-голубыми холодными глазами, которые никогда не загорались огнем. Он пережил своих советников. Большую часть жизни они держали его на поводке, и он вырос спокойным и редко гневался. Даже в бою он убивал хладнокровно, в политике же был умен и непоколебим. И Эвальд повернулся и пошел прочь с тяжелой думой. Вероломство закралось в его душу, но завещание Кервалена удерживало его, дабы это никогда не могло произойти с Эвальдом. Но он был готов собрать своих людей и ехать прочь, несмотря на короля; и Барк, сын Скаги, поспешил к нему, заметив грозовые тучи в его глазах, устремленных на разор, оставленный на поле боя.
— Брат, — окликнул его король.
Эвальд остановился и повернулся, скрывая гнев.
— Да, мой господин.
— Я не хочу рассеивать своих людей, раскидывая их кого туда, кого сюда. И без моей на то воли ты не покинешь это место.
— Кер Велл был укрытием для твоего брата и крепостью, удерживавшей твоих врагов. Теперь он стоит на пути Ан Бега и Кер Дава, мешая им вернуться домой. Мой управляющий — отважный воин, чтобы сразиться с ними, но с ним осталось слишком мало людей. Я прочесал свои владения, отдав тебе всех и каждого, кто мог держать оружие в руках. Теперь угроза нависла над Кер Веллом, и что тебе в том, если Кер Велл падет? Ты потеряешь всю долину Керберна — и это будет немалой потерей; отвоевать ее будет непросто, господин король.
Но даже эта речь оставила короля бесстрастным.
— Не хочешь ли ты нарушить мой приказ, брат?
Эвальд задохнулся, и на мгновение разум покинул его. И поле, и король, и советники — все поплыло в кровавом тумане. Они стояли под разрушенными стенами Дун-на-Хейвина: черные птицы сидели на его поваленных стенах. На поле уж начал располагаться лагерь — ставили палатки — яркие с зеленым и золотые с коричневым — среди убитых и стонущих раненых. Люди уносили трупы, не забывая грабить их, чем могли помогали раненым, добивали безнадежных, а также раненых врагов. Таков был закон королевской войны — звуки и вонь ее мешались в голове, не давая отличить действительное от кажущегося. Меч Эвальда был вложен в ножны, но рука его лежала на перекрестии; кровь затекла в его перчатку и засохла меж пальцев — и у него не было времени посмотреть, своя или чужая. Он думал лишь о своем доме, и взгляд его был мутен.
— Так ты подчинишься, — спросил король, — или нет?
— Королю известно, что я послушен.
— Тогда пойдем. Обсудим наши планы. Теперь же.
Эвальд задумался, не спуская глаз с Барка, юного сына Скаги. Барк подчинится ему и сделает это с радостью. И они станут ослушниками короля, и тот отныне станет преследовать их по закону. Но если они взбунтуются, король, скорее всего, потерпит поражение, ибо с ними уйдет Дру, и южные горы вступят в союз с Ан Бегом и Кер Давом, пусть лишь на деле и никогда в душе. Наверное, и король почувствовал забрезжившую тень угрозы, ибо он дважды назвал его братом и говорил с учтивостью, обращаясь к нему. Лаоклан был хладнокровен, но и умен, несмотря на свою одержимость, с которой он усеял это поле мертвыми. И он знал, что нужно делать.
— Пойдем, — тихо заметил Эвальд Барку, и они пошли через поле, в котором, как камышины, раскачивались сломанные копья, торчащие из груди убитых, валялись клочья стягов Боглаха и Брадхита, и раздавались предсмертные стоны умиравших.
Королевскую палатку раскинули среди развалин Дун-на-Хейвина, во дворе, рядом с чудом пережившим пожар старым дубом. Колья вбили меж растрескавшихся камней, которыми был вымощен двор, на границе участка, где когда-то зеленел сад. Здесь прежде жили голуби. Теперь же они вспугнули лишь темнокрылых ворон. В эти владения и удалился король, собрав к себе всех остальных военачальников.
Пока все собирались, Эвальд мрачно оглядывался, стараясь придумать что-нибудь, ибо он с радостью был бы сейчас последним копьеносцем у Дру в отряде, чем советником короля. С ним был лишь Барк и больше никого, ибо у него здесь не было родичей, кроме самого короля, короля, не желавшего помнить все мрачные перипетии истории и то, что предшествовало этой войне. Здесь были Киран из Донна с сыновьями Донкадом и Кираном Каланом — странная, коварная семья. Пришел и Фергал из Бана со своими братьями
