это, и поэтому ты должен бояться. Ты слишком много думаешь, кайский ублюдок. И ты всегда отличался очень изощренным воображением. Но это делает тебя трусливым, потому что ты никогда не пытался научиться применять эти свойства ума себе на пользу. Но годы сделали свое, ты стал старше и сильнее. Сейчас я не уверен, что смог бы справиться с тобой, даже если бы ты тоже воспользовался одной левой рукой.
— Эридж, — заговорил Вейни, стараясь изо всех сил поддержать задушевный и рассудительный тон. — Эридж, неужели ты хочешь, чтобы этот зал уподобился тому, который мне пришлось наблюдать в Лифе? Разреши мне уехать отсюда. Ты знаешь, что я нахожусь вне закона. Я понимаю, что заслужил это. То, что я вернулся сюда в расчете на милосердие отца, было чистым безумием. Я никогда не пришел бы сюда, если бы знал, что мне придется иметь дело с тобой. Это было моей ошибкой. Но Нхи потеряют свою честь именно при тебе. Ты хорошо знаешь, что Нхи не разделяют твоих устремлений, иначе тебе не пришлось бы использовать охрану из маай.
— Тогда чего же ты хочешь от меня?
— Чтобы ты обращался со мной, как это принято у Нхи. По крайней мере, как со своим братом.
При этих словах Эридж едва улыбнулся, вытаскивая из-за пояса короткий меч, символ Чести, и бросил его на камни, где он со звоном упал недалеко от огня. После этого он вышел.
Вейни очень внимательно наблюдал за ним и невольно вздрогнул, когда хлопнула дверь и тяжелый засов опустился с другой ее стороны. Страх вновь вернулся к нему, как старый друг, близкий и знакомый. Он даже некоторое время не мог взглянуть на лежащий на каменном полу меч. Он не просил этого, а хотел только лишь освобождения. Но, так или иначе, это был честный, даже более, чем честный ответ на все, о чем он просил Эриджа.
В конце концов он повернулся, не вставая с колен, отыскал эфес клинка и, взяв его в руку, нашел, что он не очень удобно лежит в ней, и, более того, Вейни отчетливо ощущал, что пока он держит ее в руке, то в значительной мере теряет и смелость и мужество, которые ему были необходимы, чтобы сейчас сделать то, что ему предлагал почти два года назад нхи Риджен.
Возможно, подумал он, это было сделано с целью обезопасить себя от всех трудностей, которые, может быть, не хотел брать на себя Эридж, а может быть, это был его последний жест милосердия: его боль была гораздо сильней, чем честь, символизируемая этим клинком.
Но этот жест требовал и желания и смелости, за которыми Эридж обратился именно к нему, зная очень хорошо, что его брат-кайя не способен сделать это.
И Вейни тоже хорошо знал, что Эридж, в этом месте и в этом случае, мог. И точно так же это мог сделать Кандрис или их отец. В них была определенная кровожадность: они должны были поступить именно так, если только это могло досадить их врагу или лишить его возможности осуществить месть.
Он положил меч на пол, на расстояние вытянутой руки, закрыл глаза и затих. Теперь, чтобы схватить его, был нужен лишь один-единственный побудительный импульс.
После некоторых раздумий, он окончательно пересилил страх, потому что понял, что не собирается делать это. Он оставил клинок лежать там, где он был, а сам переместился поближе к огню и лег, подрагивая всем телом, его грудь резко вздымалась, а челюсти были крепко сжаты в предчувствии очередных оскорблений или насилия.
Когда дневной свет начал пробиваться в комнату, он все еще находился в изнеможении, хотя по- настоящему и не заснул всю ночь. Он услышал приближающиеся по коридору шаги, и внутри него возник на какой-то миг толчок к тому, чтобы с опозданием сделать то, что должно было быть сделано вовремя и с достоинством.
Он даже не стал обдумывать убийство Эриджа с помощью этого же клинка. Это было бы бесполезным делом, с одной стороны, в результате которого он должен был бы с позором умереть, а с другой стороны, это убийство было бы лишено всякой чести или оправдания для него самого.
В комнату вошло несколько человек. Эридж отправил остальных за дверь, и, оставшись один, прошел по ковру, поднял лежащий на камнях клинок и вложил его в ножны, висевшие на поясе.
— Я и не думал, что ты сделаешь это, — заметил он. — Но зато теперь ты не сможешь выражать недовольство, что я обесчестил тебя. — И с этими словами он положил руку на плечо Вейни, стоявшего на коленях, и пытался поднять его.
На глаза Вейни навернулись слезы. Он не желал этого, но ему было обидно, что подобно другим сражениям с Эриджем, это тоже оказалось тщетным, и он уже понял это. Затем, к его полному дальнейшему позору, он ощутил руку Эриджа около себя. Эта рука предлагала ему приют, и было нужно лишь опуститься рядом на колени, как мир был бы восстановлен. Теперь обе руки брата лежали на нем после столь долгого отчуждения от дома и от родственников, да и от самого Эриджа. Он взглянул на него и увидел, что Эридж тоже плачет. Тут брат ударил его рукой, нервно и немного грубо, чтобы привести в чувство, и продолжал удерживать уже на расстоянии вытянутой руки: лицо Эриджа было мокрым от слез.
— Я нарушил клятву, — сказал он, — потому что я поклялся, что убью тебя.
— Я хочу, чтобы ты выполнил ее, — ответил Вейни, и Эридж крепко обнял его и потрепал, как маленького ребенка, взлохмачивая его волосы, которые все еще были детской длины, и оттолкнул.
— Ты сам бы никогда не сделал этого, — сказал Эридж, — потому что ты слишком любишь жизнь, чтобы умереть. Это большой дар, брат. И именно поэтому ты всегда будешь слабым врагом.
Как Моргейн, подумал Вейни. Неужели это передалось от нее? Но ведь он с самого начала своего путешествия имел две половинки своего собственного короткого меча, символа Чести, сломанного его отцом. Поэтому его слабость отнюдь не была заслугой Моргейн: он на самом деле не заслужил честь стать юйо среди Нхи. Подобные вещи имели цену, которая зачастую должна выплачиваться значительно позже их получения, а он был не согласен с такой формой оплаты.
И он вновь заплакал от осознания этого. Эридж очень осторожно похлопал его по уху, заставляя взглянуть на него.
— Ты ограбил меня, — сказал он необычно резко, — ты отнял у меня брата, отца и даже часть моего тела. Неужели у тебя нет желания хоть как-то компенсировать мои потери?
— Что ты хочешь от меня?
— Мы сделали из тебя врага. Кандрис ненавидел тебя и в итоге погиб от твоей руки, а отец всю жизнь считал тебя очень неудобным и даже нежелательным для нашего дома. Я же сам относился к своему брату очень послушно, и всегда делал так, как он хотел. Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Ненависть?
— Нет.
— Вернешься ли ты домой? Твоя лио оставила тебя по собственному выбору. Теперь ты просто брошен. Твоя служба кончилась, и если я дарую тебе прощенье, то ты перестанешь быть илином. А я могу сделать это, потому что я готов простить тебя. Ты мне нужен, Вейни. Ведь здесь только я один остался от всей семьи, и при этом я не могу сам себе отрезать кусок за столом. Рано или поздно мне понадобится брат с двумя здоровыми руками, брат, которому я мог бы полностью доверять, Вейни.
Это обрушилось на него так быстро и неожиданно, что он был изумлен и подавлен. Но, с другой стороны, почувствовав руку брата на своей руке и предложение обрести дом и честь, он на какое-то время растерял все остальные свои чувства.
Но не совсем.
Неожиданно он покачал головой.
— До тех пор, пока она будет жива, — сказал он, — и даже после ее смерти, я должен буду выполнять свое Обязательство, данное ей. Вот почему она должна была оставить меня. Я обязан убить Фая и разрушить Колдовские Огни. Вот что она возложила на меня по Закону.
— Она возложила на тебя и еще кое-что, — заявил неожиданно после паузы Эридж. В его голосе чувствовался страх. — Небеса защищают безумцев. Разве ты не слышал свои собственные слова, Вейни? Почему ты решил, что она именно об этом просила тебя? Ты не смог наложить на себя руки прошлой ночью, почему же ты решил, что она поручит тебе что-то более простое? Ведь она просто-напросто приказала тебе убить самого себя, только и всего.
— Это было справедливое Обязательство, согласно Закону, — возразил он, — и она действовала в рамках своих прав.
— Но сейчас она оставила тебя.
