стыду, безуспешно, привязать к себе молодого дуса. Тот быстро разгадал его детские уловки, сломал западню и ударом лапы избавился от своего преследователя, оставив его лежащим без сознания.
Ньюн решил, что неправильно подошел к этому, но, поразмыслив, решил, что зверь почувствовал в нем какое-то недовольство, разочарование, и отверг его.
Он надеялся, что ему удастся избавиться от внутреннего недовольства, но в глубине души знал, что все это потому, что он не настоящий кел'ен. Для женщин Народа были доступны все касты, но для мужчин только две — Келы и Сены. Но Ньюн отрицал обе касты, а в другие путь ему был закрыт, ведь он был последним сыном и защитником Дома. Лучшие учителя занимались с ним и довели его искусство до вполне приемлемой степени. Но он знал, что будь в эдуне больше его ровесников, он бы не выжил — его упрямство и строптивость привели бы его к поединку, и Народ быстро бы избавился от него. Ньюн подумал, что он был бы неплохим кел'еном, если бы не постоянное вмешательство Матери, но тогда многое было бы другим, ведь в этом случае он не был бы последним.
Мать гордилась Медаем, но Медай мертв, а Ньюн, живой, сидит у его тела, — самый упрямый и строптивый сын. Она, наверное, что-нибудь скажет ему после того, как он похоронит Медая в горах и вернется в эдун. Это будут горькие, очень горькие слова, а ему нечего будет ответить. И Мелеин будет на стороне госпожи. Он поежился при мысли о том, что предстоит услышать ему.
Но она скажет ему все.
Снова стук когтей. Дус. По отрывистому дыханию и тяжелой походке Ньюн понял, что зверь подошел совсем близко. Ньюн мысленно приказал ему выйти из Святилища, так как здесь ему не место. Однако тот не шелохнулся. Ньюн повернулся и увидел огромный темный силуэт зверя с покатыми плечами. Дус снова издал странный звук и подошел еще ближе.
— Яй, — сказал Ньюн, поворачиваясь на колене и мысленно приказывая идти вон.
И вдруг он увидел, что дус покрыт пылью и грязью, на теле его были видны едва зажившие старые раны. Сердце остановилось в груди Ньюна, дыхание перехватило. Он понял, что это не их прирученный дус, а дикий, чужой.
Иногда дикие дусы спускались с гор и бродили вокруг эдуна, сея смятение среди домашних дусов. Ньюн помнил, как один из кел'ейнов погиб, пытаясь прогнать такого дуса. Эти звери чувствовали намерения мри, их было невозможно обмануть. Они считались одними из самых опасных зверей Кесрит.
Дус стоял, опустив голову. Массивное туловище загораживало весь дверной проем. Он покачивался взад-вперед, издавая леденящий кровь звук. Затем он протиснулся через дверь, отчего та затрещала. Двери специально были сделаны небольшими, чтобы сюда не могли пройти дусы — следовало защитить священные Тайны от зверей.
Он вошел в Святилище, так как был меньше, чем хорошо откормленные домашние дусы. Ньюн отпрянул в сторону. Одна из ламп покатилась по полу, когда дус задел ее плечом. К счастью, огонь сразу погас, хотя горячее масло обожгло зверю задние лапы. Дус приблизился к телу Медая и тронул его когтями — такой коготь мог без труда распороть живот мри или регулу. Ньюн отступил в тень упавшей лампы и замер, неподвижный, как камень. Тело зверя заполняло почти всю комнату и загораживало выход. Это было жуткое создание. От него исходил тошнотворный запах. Когда он повернул массивную голову, чтобы взглянуть на хрупкого мри, скорчившегося в углу, Ньюн увидел, что из бегающих глаз зверя на мозаичный пол стекает жидкость.
Мьюк! Это безумие! В теле зверя нарушен баланс душевных сил, он обезумел, и безумие толкнуло его в эдун, где жили мри. Ньюн знал, что нет существа страшнее, чем безумный дус. Не будь дусы эдуна заперты на эту ночь, они бы не подпустили мьюк'ко к эдуну; они бы погибли, защищая вход, но не позволили зверю войти сюда.
И Ньюн с'Интель приготовился к смерти, к ужасной смерти. Комната была такой маленькой, что братья найдут здесь утром только клочки его тела. Дус вонзил когти в тело Медая, словно собираясь потом расправиться с живым. Жуткий зверь раскачивался взад и вперед; текущая из глаз жидкость ослепляла его. Откуда-то из башни Келов донеслось рычание. Это дус, недовольный неожиданным заключением, издал утробный звук. А, может, он почувствовал вторжение дикого дуса и пытался вырваться на свободу. К нему присоединились и другие звери, но затем наступила тишина. Вероятно, кел'ен приказал им успокоиться.
Ньюн затаил дыхание, когда зверь поднял глаза, прислушиваясь к этим звукам. Челюсти зверя нервно дергались. Он снова фыркнул и переступил с лапы на лапу. Плечом он ударил экран. Тот со скрипом рухнул. Зверь резко повернулся, так как в глаза ему ударил свет из другой комнаты, прежде закрытой экраном. Ньюн в ужасе закрыл глаза рукой, чтобы не видеть запретное, а затем поспешно достал свой пистолет, бесполезный в схватке с дусом.
Ньюн должен нападать, чтобы защитить запретное, чтобы предотвратить вторжение к святыням Сенов. Он целился в мозг, хорошо зная, что смертельно раненое животное будет биться в конвульсиях, и в этом тесном помещении неминуемо погибнет и он сам.
Но дус остался на месте. Он опустил плачущую голову и обнюхал труп, сбив носом вуаль. После этого он простонал и медленно, неохотно повернулся, протиснулся мимо Ньюна и вышел из Святилища.
И когда он вышел, когда двинулся через большой холл, все еще плача, словно потерявшийся ребенок, Ньюн узнал его.
Дус Медая.
Никто не мог с уверенностью сказать, так ли это на самом деле. Дусы были очень похожи один на другого. Но этот дус не убил его, его интересовало только тело Медая. И он ушел недовольным, в этом Ньюн был уверен. Дусы не любили смерть. Другим животным было все равно, но дусы не понимали смерть и не принимали ее. Они тосковали, горевали, искали хозяина — и даже умирали от горя. Они редко переживали свои хозяев.
И этот искал что-то. И не нашел.
Дус Медая пришел к телу своего хозяина.
Дус был болен; безумие глубоко поразило его, а эта болезнь быстро не проходит. Но регулы сказали, что Медай умер прошлой ночью.
Дус выглядел истощенным, как и его мертвый хозяин.
Внутренняя дрожь потрясла Ньюна. Потом задрожало его тело. И не дус был этому причиной. Он спрятал пистолет и со страхом взглянул во внутреннюю комнату Святилища, куда никогда не должен был смотреть.
Но ничего не произошло. Он вымыл руки и, не переступая за черту, поставил на место экран. Пальцы его почтительно касались безжизненного металла. Ньюн все еще был жив. Боги, как и люди, могли простить вторжение дуса. Ньюн заглянул в святилище Сенов и был потрясен, но остался жив. Он видел яркий свет, но не видел ничего, что он мог бы считать Святынями. Ньюн выбросил все из головы. Это было зрелище не для кел'ена. Он не хотел вспоминать об этом.
И Медай…
Он поставил лампу на место, наполнил ее маслом, зажег, восстановив ее спокойный свет. Затем, ползая на коленях, он вытер разлившееся масло, которое, благодаря богам, не вызвало пожара. И пока он работал, дрожа от слабости, от бессонной ночи, холод не отпускал его сердце.
После этого он вытер руки и протянул их к телу Медая. Пока он не проверит свои подозрения, он не сможет успокоиться. Собрав все свое мужество, он быстро откинул мантию и осмотрел рану. И увидел, что подозрения не подтвердились — регул прав.
Ик'аль.
— Прости меня, — сказал он духу Медая. Он почтительно поправил мантию, вытер кузену лицо и поправил вуаль. Затем уткнулся лицом в пол и вознес молитвы древним богам своей касты, чтобы они дали покой душе Медая. И сделал это он с куда большей искренностью, чем раньше, чем молился тогда, когда кузен его был жив.
Это должно было успокоить его, дать мир, позволить понять, что верно и честно, а что нет.
И все же его не покидала уверенность, что, несмотря на характер раны и заверения регулов, Медай не сам покончил с собой.
Дус Медая был так худ, что прошел в узкие двери святилища, а тело Медая, прежде — сплошные мускулы, было тощим и почти прозрачным.
