отбросила эти слова вместе с другими его советами. — А это всегда очень тревожит. Мы часто говорили об этом с твоим отцом. Твой отец был очень обеспокоен твоим рождением, и мы часто ссорились с ним, я думаю, он говорил тебе об этом.
— Я ничего об этом не знаю.
— Ну, если так… — Драга продела в иглу белую нитку. — Твой отец был очень расстроен тем, что я ждала ребенка. Это не входило в наши планы, и он пытался заставить меня освободиться от тебя, а я сопротивлялась этому, как только могла. — Она закончила серединку цветка несколькими узелками, а Ивешка ждала, прикусив губу, потому что папа никогда не говорил ничего подобного, кроме того, что вся инициатива в этом исходила от матери. — И тогда я убежала. Но в то время он был сильнее меня. Он так и не смог заставить меня избавиться от тебя, но и не позволил мне сбежать до твоего рожденья. А затем… — Мать взглянула на нее очень беспокойно, с выражением внутренней боли. -… Вся правда заключается в том, радость моя, что твой отец пытался меня убить, в тот самый день, когда ты родилась. Он едва не сделал это, но мне удалось убежать на другую сторону реки. Я так хотела вернуть тебя, я так скучала по тебе, но мне так и не удалось преодолеть эту реку во второй раз.
Это звучало правдоподобно и заполняло кое-какие бреши в общей последовательности событий. Это, в конце концов, могло быть даже частью правды, хотя, судя по тому, что помнила Ивешка, ее отец говорил ей о том, что мать тоже пыталась убить его, и не один раз.
Поэтому она спросила, стараясь сдержать свое сердце:
— Но ты хотела вернуть и Кави. Разве не так, мама?
— Кави был очень одаренным ребенком. Он был сыном лодочника, и вся история начиналась в деревне, в низовьях реки. Его мать умерла, а Кави был очень опасным и рано развившимся. Отец оставил его у колдуньи по имени Еленка, я все это слышала от нее. Сама она была очень мерзким созданьем и не имела никаких особых талантов, а главное, ей ни за что нельзя было доверять ребенка. Тем не менее, она не отпускала его и обращалась с ним, как с тряпичной куклой, когда он был совсем маленький, даже любила и баловала его. Но когда он стал постарше, она била его и обращалась с ним как с собакой. Очевидно, настал день, когда он не смог этого вынести, и она умерла. Я поймала его, именно поймала, несколько месяцев спустя. Он жил в лесу, совсем один, как дикарь. Бедный ребенок, думала я, когда нашла его. Ведь я так и не могла забыть, что потеряла тебя… и возможно поступила глупо в тот момент. — Еще один узелок. Драга откусила нитку и перевязала ее. — Да, да, я знала, что он сделал с Еленкой, но, разумеется, я смогла приручить его. Это был такой славный мальчик, такой приятный, с такими милыми глазами… о нем все хорошо отзывались… да ты знаешь об этом.
— Благодаря тебе, мама!
— У него были привычки горностая. Очень быстро я поняла, что он уже не мальчик, и, разумеется, что теперь он клянется, будто это я околдовала и затащила его в свою постель. — Еще одна откушенная нитка, еще один узелок, и вновь игла засверкала на солнце. — Кави обманывает сам себя в главном: он считает, что я угрожаю ему. Но ведь я только помогла ему стать самим собой, я научила его как правильно вести себя, ты сама знаешь это, научила так, как могла в то время. И поверь мне, что он опасался бы кого угодно, кто был бы на моем месте, делая все то же самое для него. Итак, со временем он стал очень красивым, очень настойчивым, очень… ну, ну, я вела себя глупо, что я могу сказать? Я искренне раскаиваюсь в этом… Ты должна понять, что все страхи, которые одолевали его, превратились в его злых духов. Даже я стала одним из них. Он, разумеется, отрицает все это, как отрицает существование самого зла вообще, но я уверена, что прежде всего именно твой отец стал для него олицетворением зла, а потом, возможно и ты сама.
— И ты послала его к нам!
— Дорогая, я ничего не знала, что было потом. Я ничего не знала до тех пор, пока он не вернулся и не пытался убить меня. Однажды я даже подумала, что может быть твой отец что-то сделал ему, но это было мое скороспелое предположение. Только через много лет я стала понимать его образ мыслей: для него все достаточно хорошо обосновано, если встать на его точку зрения. Он исходит из того, что только он один прав. И все, что защищает его, тоже считается справедливым. Справедливо все, что в данный момент может служить ему. И ты хочешь, чтобы у него была какая-то мораль? Он потратит все силы, чтобы стать тем, что соответствует вашим желаниям, а затем воспользуется этим, чтобы уничтожить вас. Знаешь… — Она завязала узелок, воткнула иголку в подушечку и, подняв глаза, нахмурилась. — Я никогда не верила, что ребенок может быть таким от рожденья. Я все-таки думала, что это Еленка испортила его и, вполне возможно, довела до того, что он убил ее, может быть, что-то бросила в него. А может быть, он потерял остатки человечности, когда жил дикарем в лесу. Но с годами я стала думать, что это было потому, что все- таки с ним произошло что-то, когда он был еще совсем ребенком. Что-то вселилось в него — я не знаю, что, не знаю…
Ивешке очень не хотелось слушать все это, но она почти боялась дышать, напуганная тем, что вот-вот ее мать может сменить тему и приблизится к тому, что она хорошо знала: ведь бывает очень трудно вести связные разговоры о волшебстве, потому что для полного понимания порой просто не хватает слов. Но главная трудность, если верить ее отцу, заключалась именно в том, что волшебство относилось к тем вещам, которые прежде всего сами не хотели, чтобы кто-то их обсуждал…
—… и я пришла к заключению, что он не был сыном лодочника. Я стала очень серьезно задумываться над тем, что не был ли он… вспомни, о чем только что мы с тобой говорили… о двойной наследственности…
Она замолчала, пристально вглядываясь в лес. Ивешка чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Ей казалось, что мать хочет запугать ее.
—… и не была ли здесь замешана Маленка. Это была ужасная женщина. Она учила нас обоих, твоего отца и меня. Вот там мы и встретились, в ее доме.
— А что стало с ней? — Этот вопрос был равносилен подъему тяжести. Это был тот самый вопрос, который, как казалось, не следовало задавать. — Она все еще жива?
— Не думаю. Но там… кто ее знает. — Было видно, что мать пришла в растерянность и часто заморгала глазами. Она даже вновь взялась за иголку, пытаясь продеть новую нить. — Я частенько спрашивала сама себя… есть ли хоть один, самый маленький шанс, что Кави все-таки ее сын.
— Но ведь она была очень старой!
— Ты сама очень старая, радость моя, особенно в воспоминаниях некоторых людей. Да и я тоже. И поэтому я не могу отбрасывать такую возможность, когда дело касается ее. Я могу даже предположить, что Кави может быть твоим сводным братом.
«О, Боже мой!» — подумала Ивешка, вспомнив, как Кави остановил ее однажды в подвале их дома, около полок…
