желания?
Ивешка нахмурилась, глядя на него. Нет, она не хотела, это было ясно.
Может быть, он должен был бы выйти во двор вместе с Петром, взяться за какую-нибудь тяжелую работу, например, поколоть дрова, заняться чем-то таким, чтобы у него почти не было времени на размышления, но он был так чертовски напуган всем происходящим в доме…
Наверное, это от недосыпания, подумал он.
Хочу ли я, чтобы все, что я люблю, было в полной безопасности?
Но ведь это почти ничем не отличается от пожеланий мира, предложенных Ивешкой.
Но только мертвые могут пребывать в мире. Только мертвые могут быть в безопасности.
Она продолжала:
— И это сущий вздор — мое желание выставить тебя отсюда. Я не могу понять, с чего ты взял это, я на самом деле не хочу этого.
— Я надеюсь, что нет, — сказал он, и даже отважился не желать ничего, кроме как пользоваться гостеприимством в этом доме для самого себя, а не только для одного Петра. Но все же он продолжал думать об упавшей полке, о той войне, которую они вели с Ивешкой и которая прежде всего не устраивала его самого. Он все еще продолжал думать про обгорелые столбы, и потому стоял как немой, с застывшим языком, не имея возможности как-то выразить свое согласие с ее намерением пожелать безопасности или мира и спокойствия всем в этом доме.
Так молча он и отправился к своим книгам, оставив Ивешку наедине с собственными мыслями, с каким-то отчаянием надеясь на банников и на предсказания.
5
Разгрома в саду не произошло, ограда держалась, и Волк был сегодняшним утром в весьма веселом настроении, бегая легкой рысью по своему небольшому загону и слегка брыкаясь копытами.
Но со вчерашнего дня здесь был, и Петр имел на этот счет вполне определенное ощущение, еще один, невидимый и очень своенравный наблюдатель.
— Иди-ка сюда, — сказал Петр, подкладывая кусочек лепешки на случайно оказавшуюся тут кровельную щепу. — Лепешка с медом, Малыш.
Но никакого ответа не последовало. Однако когда он огляделся, то заметил в воздухе слева от себя призрачное мерцание пары укоризненно посматривающих глаз.
И имея жизненный опыт, что готовы признать и его завистники, общения почти со всеми дочерьми владельцев трактиров в Воджводе, он знал, что не совсем удобно уделять столько внимания и суетиться вокруг Волка, когда Малыш испытывает страданья от такого неуважительного отношения.
Поэтому он поднялся, откупорил кувшин и вылил из него немного водки прямо в воздух.
Ничуть не странно заметить, что ни капли водки не пролилось на землю.
Зато оба глаза теперь были видны очень отчетливо.
После этого исчезла медовая лепешка, и можно было по крайней мере различить слабые контуры черного, похожего на пуговицу носа и небольшой рот.
Итак, получив свою водку, Малыш перестал суетиться и начал почесывать свою еще невидимую спину. Мало-помалу Малыш стал более темной и более заметной тенью, повисшей в воздухе: очень подозрительный, очень своевольный и ворчливый Малыш…
Очень осторожный и покорный Малыш, мог кто-нибудь сказать о нем, который со вчерашнего дня очень старательно наблюдал за лошадью. Будучи дворовиком и хранителем домашнего скота, по крайней мере таковы были его древние привычки, Малыш требовал, чтобы его слегка побаловали и поуговаривали, а также убедили в том, что все, что находится в этом дворе, должно содержаться в надлежащем порядке, добавив при этом, разумеется, уверения в его огромной важности и значительности.
Удивительно или нет, но вполне различимый Малыш подскочил, присаживаясь, около ног Петра, как только тот дал Волку принесенное зерно, и сел, чтобы понаблюдать, как он будет есть.
— А ты знаешь, — сказал Петр, выливая из кувшина новую порцию водки, которой Малыш, разумеется, тоже не дал упасть на землю, — теперь двор выглядит очень солидно, не правда ли? Здесь есть сад, здесь стоит гораздо больший по размерам и более привлекательный дом, и все остальное, а сейчас здесь появилась еще и лошадь, за которой нужен присмотр, и возможно, что в этом году появится конюшня, так что ты делаешь очень важную работу.
Много чего было наговорено. Малыш становился все более видимым и более деятельным, и в конце концов, чуть подвыпивший и повеселевший, бросился рысью вдоль временной ограды, что Петр посчитал за хороший знак. Он узнал об этом от Саши, который знал толк в подобных вещах. Ведь очень важно, что дворовик, имеющий свои, очень специфичные способности к волшебству, одобрил построенную ими эту временную ограду.
А волшебство, как он уже убедился, могло приносить и свою пользу дому и всему окружающему его. Иначе и угловые столбы оказались бы гораздо хуже, чем они были теперь.
Итак, в разгар утра Малыш сидел греясь на солнце, если дворовики вообще могли чувствовать его, на горизонтальной перекладине загона, наблюдая, как Петр возился с Волком. Разумеется, никаких признаков ни Саши, ни Ивешки не наблюдалось: можно было предположить, что они вновь были за книгами, да, вероятнее всего, вновь за книгами.
Петр был почти уверен, что Волк раззадорит Сашу. Это случиться рано или поздно, и Петр намеревался лишь дать событиям развиваться так, как они развивались бы: конюший, который в первый раз пожелал лошадь, не сможет вечно сопротивляться соблазну. А как только он сядет на нее, то и солнце, и ветер изменят цвет лица мальчика, абсолютно точно.
Плотный, связанный из соломы веник стал отличной скребницей, и Волк отдал должное уходу за собой, всегда радуясь продолжению удовольствия. Несомненно, что кто-то очень хорошо заботился о нем: его ноги и кожа были в полном порядке, однако этот старый разбойник так и не отучился от своих вредных
