что старый лес за последнее время ожил, что место Ууламетса на берегу реки занял новый колдун, который и разрушил злые чары, висевшие над русалкой.
Но был ли то злой или добрый колдун, слухи не сообщали.
Действительно, Саша и сам частенько задумывался над тем, кем же он был в свои восемнадцать лет, склоняясь, по настоянию своего доброго друга Петра, к размышлениям об ответственности…
Его друг Петр был обычным, не лишенным мирских удовольствий человеком, и был в свои двадцать шесть лет, так уж случилось, женатым, по слухам, на русалке: было столько всяких небылиц об их доме, что даже старухи не помнили их все, за исключением рассказов о домовых и банниках.
Например, что Ивешка, та самая дочь Ууламетса, теперь больше не русалка и до сих пор жива, а тот чуть шальной и загадочный лодочник, который торгует с крестьянами от имени нового колдуна, был не кто иной, как тот самый негодяй Петр, которого большинство жителей Воджвода с большой радостью хотели бы видеть повешенным.
Но больше всего весь Воджвод был бы поражен переменами, которые произошли с бывшим конюшим из Петушка: по крайней мере, следовало бы обратить внимание на его изрядный рост и ширину плеч, чему немало помогло его участие в работах по перестройке дома, чем он занимался всегда вместе с Петром… чьи руки, Бог не даст соврать, до этих дней были более знакомы с игральными костями, нежели с молотком и пилой.
И вот, вопреки всему, за последние несколько лет старый дом перевозчика увеличился почти в два раза, стал удобнее и красивее, был покрыт кровельной щепой, а сзади к нему был пристроен добротный, хоть и чуть-чуть перекошенный, сарай, рядом была построена баня (возможно, она несколько отличалась от обычной бани своей заостренной крышей), а слева и прямо перед ней был разбит сад, зеленевший свежими ростками, среди которых нельзя было отыскать ни единой сорной травинки. Этот сад был полностью заслугой Ивешки, ее главной заботой, в то время как все плотничные работы возлагались на Сашу и Петра, которые доказывали, как любил говаривать Петр, что не только с помощью колдовства можно сделать прочно стоящие угловые столбы.
И до сих пор все, что они построили было крепким и удобным, выдерживало и зимний холод и летнюю жару. Снаружи дом был выветрен и покрыт лишайниками, приросшими к серым потрескавшимся бревнам, напоминая внешне обычную грубую деревенскую избу…
Зато внутри…
Внутри были гладкие и чистые деревянные полы, индийские ковры и до блеска обработанная мебель. Было много золотых кубков и оловянной посуды, были шелковые занавеси, бронзовые светильники и чудесный самовар, а кроме того содержащийся в полном порядке подвал, где хранились и яблоки, и орехи, и сушеные грибы, а также связки лечебных трав, горшки с медом и мешки с зерном и крупой, привезенные с низовий реки, не говоря уже о домовом, который вполне удобно размещался там, среди полок, расположенных в заново отрытом дальнем углу, где стояли сотни маленьких горшочков, хорошо укрытых от пыли и аккуратно размеченных, заполненных пряностями, лекарственными травами и даже землей, которые не только колдун, но пожалуй и самый обычный хозяин посчитал бы весьма полезными.
В подвале не было ни единой мыши. Все они были добычей домового.
И действительно, Саша чувствовал себя таким счастливым в этом уютном доме, что порой это пугало его. Казалось, что ни золото, ни шелк, ни драгоценные камни на самом деле не имели для него никакого значения: он видел лишь чашку, из которой можно пить, только занавеску, которая защищала от сквозняков. Для него же самым важным были радушные отношения с Петром и Ивешкой, его интересовало насколько счастливы были его друг и его жена и их готовность примириться с его существованием рядом с ними, учитывая то, что он уже не был, как в самом начале, пятнадцатилетним мальчиком.
Этой весной ему стало особенно казаться, что он путается под ногами у молодой женатой пары, хотя и Петр и Ивешка с готовностью выделили ему отдельную комнату: Петр фактически в два раза расширил дом ради него, так что Саша мог иметь и свою спальню, и свой собственный шкаф для одежды в том самом месте, где раньше заканчивался весь дом, а теперь заканчивалась еще только кухня. У Петра с Ивешкой была большая новая комната в задней части дома, по другую сторону разгороженной печки. Там же располагались многочисленные ивешкины шкафы. Это ведь, в конце концов, был ее дом: из всего того, что ее отец передал ему, Саша никогда не воспринимал своим дом, в котором выросла Ивешка, и на этот счет у него не возникало даже сомнений. Однако он жил здесь, всегда садился завтракать с ними за один стол, всегда проводил вместе с ними вечерние часы, когда всякая работа была закончена.
В такие поздние часы, когда не слишком наивный малый с наибольшей остротой осознавал, что муж и жена нуждаются в уединении, они очень часто, как бы случайно, оставляли его одного у печки, что так или иначе указывало Саше на то, что он мешает им, даже если он и был приятен Петру, и даже если у колдуна не было иного выбора, как коротать одиночество в этом лесу. Этот дом вне всяких сомнений принадлежал Ивешке и Петру. И это напоминание лишь ввергало Сашу Мисарова всякий раз в новые и новые размышления о том, что вся его собственная радость на самом деле до того хрупка и ненадежна, что любое необдуманное желание может разбить ее вдребезги.
Было так тяжело, например, не пожелать им взаимного счастья. Но колдун обычно осуществляет свои желания, в том или ином виде: именно в этом и была загвоздка. Он никогда бы не отважился распространять подобное желание на Ивешку, которая прежде всего сама была колдуньей и могла тут же почувствовать, что именно происходит и приказать ему заниматься лишь собственными делами. Но он не отважился бы проделать тоже самое и с Петром, который не почувствовал бы этого, но безраздельно верил, что его лучший друг не будет вмешиваться в его жизнь.
Было очень трудно, чересчур трудно, отказаться от желания быть любимым, и все же хотеть этого, несмотря на чьи-то неудобства. Но главный вопрос заключался в том, может ли отказ от желания быть сам по себе желанием? Он продолжал крутиться и крутиться в сашиной голове, будя его по ночам и заставляя просиживать долгие часы, делая записи в книгу, в которой теперь каждый месяц появлялось несколько новых страниц. С этой же целью он перечитывал тронутые дождем сильно подпорченные записи Ууламетса, которые ясно предупреждали его о том, что колдун, испытывающий привязанность к кому-либо, всегда находился в опасности, а колдун, который хочет получить чью-либо привязанность и любовь, в лучшем случае вор.
Разумеется, это предостережение относилось и к Ивешке и к нему в равной мере, и как бы они ни старались, он был уверен, что они оба были виновны и в своих собственных поступках и в выборе своих собственных оправданий.
Но Петр лишь рассмеялся и сказал, когда Саша поделился с ним этими самыми сокровенными, самыми ужасными своими опасениями:
— Меня это не беспокоит.
