— Я сомневаюсь в этом!
—… но ведь ты никак не поможешь делу, если бросишься в лес как заблудшая овца, не имея представления, с чем имеешь дело!
— Прекрасно! Собираемся и идем!
— Петр, ради Бога… Иди, займись лучше Волком, займись Малышом, только уйди отсюда, дай мне, ради Бога, время, чтобы подумать! Может быть, я смогу «услышать» ее. Выйди! Ну, пожалуйста!
Петр прикусил губу. Всякая уверенность куда-то улетучилась из него, что с равным успехом могло произойти как под Сашиным влиянием, так и без такового: это было внутреннее состояние, когда он, нормальный человек, начинает терять рассудок, особенно проведя вторую ночь без сна, беспокоясь о том, что происходит с Ивешкой, и от этих напряжений его бросает в постоянную дрожь. Саша был тоже не в лучшем состоянии, его хриплый голос как нельзя лучше подтверждал это. И без всякого колдовства было ясно, что сегодняшней ночью они не смогут догнать никакую лодку.
Петр развел руками.
— Хорошо, — сказал он, — хорошо. — Он подошел к умывальнику, плеснул на лицо холодной водой, слегка смыл грязь и вытерся полотенцем. Затем открыл ларь с зерном и занялся тем, чего так хотел от него Саша, стараясь не думать о том, что может еще произойти вокруг них или в какую беду может попасть лодка вместе с Ивешкой. — Я пойду почищу Волка, — сказал он, насыпая в корзину зерно. — Попробуй по-своему добраться до нее и поговорить, а если удастся, то перемени ветер. Если тебе так и не удастся ощутить ее на расстоянии, я хочу отправиться в путь прямо ночью, не важно, сколько мне придется идти вдоль берега: я не собираюсь сидеть здесь всю ночь, дожидаясь результата, и не собираюсь спать.
— Волк очень измотан, — сказал Саша. — Я и сам чувствую себя уставшим. Я не спал уже две ночи, так ради Бога, дай мне подумать! Только… только дай мне хоть попытаться, и я сделаю все, что смогу.
— Я знаю… я знаю что ты так и сделаешь. — Петр наполнил корзину и окунулся в мирские заботы, которые мог делать обычный человек. Всю свою жизнь он верил только в удачу, которой дурак верит настолько, что готов вверить ей самого себя. Но в один прекрасный момент Бог спутал кости, и все полетело к чертям.
Но, продолжал он спорить сам с собой, у него все еще регулярно бывали попытки, и Саша говорил, что он должен попытаться что-то сделать. Саша и Ивешка, объединившись вместе, могут сыграть в кости с кем угодно.
Была, однако, надежда, что это не были проделки Черневога, а если все-таки были, то Ивешка не пойдет туда, чтобы разбираться с этим в одиночку, потому что это было бы самым последним делом, которое могло прийти на ум дочери Ильи Ууламетса, поскольку она не имеет отношения к категории дураков и людей недалеких.
— Когда я оставил ее здесь, — продолжал Саша, явно теряя терпенье, слабым и хриплым голосом, — она продолжала прислушиваться к лешим. Может быть, ей все-таки удалось получить от них ответ. А может быть, она решила, что должна отправиться, чтобы получить его там. Видишь, она оставила хлеб. Значит, она знала, что мы возвращаемся домой.
Петр отказался на этот раз от возражений. Он только проговорил сквозь зубы:
— Все возможно. — А затем забрал с полки кувшин с водкой и добавил к этому пару маленьких колбасок. Это был его с Малышом ужин. — Я только хочу узнать сам, какой ответ она получила. Или от кого. Я подожду, пока ты не сообщишь мне каких-нибудь новостей. Делай что можешь, и давай отправимся к ней поближе, где мы сможем сделать хоть что-то полезное.
— Я потороплюсь, — пообещал ему Саша, — настолько, насколько вообще можно поторопить колдовство. Обещаю тебе.
Саша ощутил что-то до сверхъестественного жуткое, когда вошел в комнату Петра и Ивешки. Он никогда не переступал этот порог с тех пор, как вместе с Петром расставлял там мебель. Он чувствовал себя здесь до странного виноватым едва ли не в воровстве, как если бы Петр протестовал против его пребывания в этой комнате, словно бы сама Ивешка могла вдруг оставить здесь какие-то свои желанья, пересекавшиеся с его. Но ему никогда не приходило в голову задуматься над этим.
Но сейчас у него были вполне определенные цели для посещения этой комнаты, и не желания разыскивал он здесь, обследуя пол вокруг умывальника или стол, где можно было обнаружить забытую ей щетку или гребень, если только она не захватила их с собой. Женщина всегда думает о самом необходимом, мелькнула у него случайная мысль. И вот так, обыскивая в свете лампы пространство под столом и вдоль стены, он нашел то, что искал: возможно, оставленные в спешке и оброненные на пол несколько прядей светлых волос, несмотря на то что обычно пол бывает тщательно подметен. Он обмотал их вокруг пальца и сунул в карман: это была единственная ниточка, связывающая его с ней, хоть и очень слабая.
В комнате все свидетельствовало о быстром решении, о спешных сборах в надежде на то, что запасы еды были на лодке. Складывалась удивительная картина: сильно обеспокоенная молодая женщина, которая, вероятнее всего, не спала ночь, чтобы испечь хлеб, работала очень неспешно, потому что аккуратно разложила его на подносе и оставила опрятно завернутыми целых две ковриги для мужчин, которых она очень хотела увидеть дома, а затем явно неожиданно вместе с книгой, чернилами и небольшим количеством личных вещей отправилась на лодку.
После этого Саша отправился в подвал, чтобы захватить свои собственные горшки с травами. Хлеб, который он оставил для домового, уже исчез: не осталось ни крошек, ни следов на гладко подметенном полу.
— Дедуля, — позвал он было домового, но тот не появился даже тогда, когда Саша перенес лампу в наиболее посещаемую домовым часть подвала. Он полазил по полкам, где лежали ивовая кора, тысячелистник, трава для заживления ран, маленькие горшки с солью и серой, которые они тщательно помечали вместе с Ивешкой, удовлетворяя ее страсть к порядку.
Ее присутствие еще сильнее напоминало о себе в этой темной глубине дома, в котором она выросла, едва не умерла, и вновь вернулась, уже как жена… Он убеждал себя, что не следует бояться все еще остававшихся в окружающем их мире ивешкиных желаний: они не причинят вреда ни ему, ни Петру…
Но при этом он продолжал помнить о том, что Черневог бывал и ходил здесь очень часто.
И вновь он слышал выкрики Ууламетса и как она сквозь слезы возражала ему:
«Ты никогда никому не уступал, папа. Ты никогда и никому не верил! Почему кто-то должен быть
