Сосредоточиться.
У основания пальца, коронованного перстнем Даниила, запульсировала кровь. Я посмотрел на камень. От него исходило сияние, набирающее силу и стремящееся к камню в перстне Билла. От второго перстня тоже исходило сияние. Через мгновение светящиеся сферы встретились и проступила надпись багровым золотом, отделявшая Папу от нас.
– «Приидет царствие Мое», – прочитал я. – Он уже с нами и прислал нас с Благой Вестью.
Тело Папы дернулось, как от удара. Мы услышали, как застучали подметки веревочных сандалий охраны. Но нас не схватили тренированные руки, свет перстней не давал им приблизиться. Он поднимался все выше и достиг золотого навеса.
Тихий гул нарастал. Поддавшись воздействию света и звука, тяжелый металл столбов под балдахином поплыл. Завитки вихрей завертелись в безумном танце. Алчные золотые языки лизали точеные фигуры, побуждая их к действию. Те ожили и под монотонный нарастающий аккомпанемент вырвались из многовекового плена и ринулись золотым небесным селем поверх наших голов к юбилейным вратам. Но не успели ударить в них, как раздался небесный глас, столь пронизывающий все сущее, что ни страх, ни радость не опишут его.
То был глас рождения сущего.
Безмерный и все пронизывающий, растворивший и себе многоголосье звучания всех инструментов, созданных руками единого Адама и гением Творца.
Бессмертные творения возносивших свои помыслы к Богу сплелись в этом гласе и заняли места в строгой гармонии, существуя в измерениях, неведомых нашему миру и оттого еще более манящих.
Как скорлупа вызревшего гласа, врата рухнули, сорванные с петель. Фрагменты кладки с тяжелым Металлом створок устремились к полу. Но створки растворились, не коснувшись пола, в ослепительном потоке света, заполнившего дверной проем и очертившего фигуру входящего в них.
По храму помчался свет, изменяя все вокруг и наполняя небесным гласом. Граница раздела приближалась к нам, пожирая творения католических гениев, оставляя за собой вместо свода ночное небо Иерусалима, а вместо помпезных разукрашенных стен и мозаичного пола – травяной ковер и необхватные деревья Гефсиманского сада.
Волна накрыла нас, и я ощутил, как тело наполнила благодать.
Через мгновение наступила тишина.
Папа так и сидел напротив нас, но уже не на стуле, а на камне. Он разительно изменился. Старческая спина разогнулась, волосы потемнели, кожа лица разгладилась. Но взгляд помолодевшего лет на сорок Папы остался прежним и пылал решимостью. Нас он, казалось, не замечал. Его губы сжались в две белые жилки. Правой рукой он крепко сжимал наперсный крест.
На мое плечо легла рука – Даниил.
– Храни вас Господь, – приветствовал Он Папу. – Не там, в суетном и тщеславном месте людской гордыни должны мы встретиться, а здесь, где муки сомнения ранили душу Мою, как нынче рвут твою. Почему ты боишься Меня?
– Не тебя я боюсь, а своей слабости, боюсь поддаться чудесам и чарам твоим и усомниться в вере своей.
– Так ты считаешь Меня антихристом? Не гордыня ли говорит в тебе, не страстное ли желание взойти перед смертью на крест и стать Папой-мучеником?
– Конечно, ты и есть антихрист! Ибо сказано в пророчествах, что перед Христом явится называющий себя именем Его и совратит две трети верующих. Не быть мне анти-Папой!
Небо Священной земли, до этого момента спокойное, с гигантскими сияющими жемчужинами звезд, взволновалось. Появившиеся порывы ветра, как овчарки-пастухи, принялись сбивать в отару чернильных небесных овец, не давая им разбежаться от места разворачивающейся драмы.
– Страшное обвинение выдвигаешь ты и не прислушиваешься к себе, уподобляешься синедриону, гнавшему Спасителя во имя своей власти во времена рабской скорби избранного народа. Прислушайся к себе! Разве не отступили все болезни, многие годы терзающие тебя, разве не думал ты еще несколько часов назад, как препятствует немощь исполнению пастырского долга и сколь многое надо еще свершить? Да и М не ли говорить тебе о печали мира и об антихристе, правящем им...
Оглянись вокруг, какое еще зло может пасть на головы людей, чтобы не сказали они: «Ах, было и пострашнее»? Где та Церковь – тело Христово, – на кою польстится антихрист? Очнись, приди ко Мне в объятия, передай ключи, доверенные Спасителем первому из вас!
Или страшишься ты полуночных мыслей? Прими Меня, а значит, уверуй в Господа Бога твоего. Не корыстно, где вера есть карьера, а по-детски – со слезой умиления, страстно и мужественно, ибо доверишься Отцу Моему, а не сонму, прикрывающемуся именем Его.
И покайся. Ведь одежды твои чисты. Но не помыслы... Хотя чище ты многих, бывших на этом престоле до тебя. Что сделали вы с доверенной паствой!? Как изолгали вы слово Мое, ранили дух Мой?! Где же Бог в Церкви твоей? Как мог ты уйти от тех, к кому Христос поставил Петра? Неужели заменят громады тщеславных соборов храм в сердцах людей? Оглянись вокруг и ужаснись со Мною!
«По плодам их познаете их». Страшны плоды, созревшие на вашем древе. В золоте и парче, жиреющие на бедах, несете вы ценности пастве, кои сами презрели. Знаю, что ты много каялся за прегрешения предшественников твоих. Но главного не увидел – нет Отца Моего в капищах твоих. Как неразумные, вышедшие из плена египетского, бросились от Бога отцов их к златому тельцу, так и вы мамоне служите и ликам его, оставив веру, завещанную вам, и изолгав ее. Какому богу вы служите, как язычники, моля вспомоществования у ликов и обращая к ним стоны ваши? Забыли Евангелие, где сказано: «...ни о чем не проси своего Отца небесного, ибо знает Он ваши нужды лучше вас, а останьтесь наедине с Ним в комнате дома вашего и скажите – Отче наш». Где начать и где окончить Мне список грехов Церкви, отступившей от Меня? Даниил замолчал.
Молнии озарили грозный небосклон, раздался низкий нарастающий громовой раскат. Папа, до этого сидевший как истукан, упал. Странно было слышать, как он по-детски зарыдал, не скрывая и не стыдясь слез.
– Но не карать пришел Я, – продолжал Даниил. – Ведь число праведников всегда ничтожно и труден
