эмпириокритицизм». Только не спрашивай, почему именно эта статья. Ответ тебе не понравится.
– И почему же именно эта статья?
– А потому, что очень похоже на эмпириокретинизм.
– Понятно. А что в первоисточнике на наш счет?
Пожалуйста. У нас любят цитировать избирательно, недоговорил – и смысл другой. Пример. Дедушка Ленин сказал: учиться, учиться и учиться. И давай все прописи строчить, от старания высунув язык на сторону. А цитатка-то полностью звучит по-другому: «Учиться, учиться и учиться военному делу настоящим образом». Так что сопли подобрать и вместо пера – винтовочку в руки. Вот так-то. Та же тема и с Новым Заветом. Заладили – Христос есть любовь. Угу, только к кому любовь? Он же ясно говорит: «...не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч».
Хорошо бы здесь поставить точку и пойти, взявшись за руки, бороться с грехом. Но там есть четкое указание на применение меча: «...ибо пришел Я разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее... и враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня».
Вот так. Поэтому если для обычного человека еще куда ни шло – почитай отца своего и мать свою, возлюби ближнего своего, то для апостолов – взял крест на плечи и пошел. Всех оставил, всех сделал несчастными. Мать рыдает, дети в истерике, папа-папа, ты куда, жену побоку – понимаю, Эльга, что мы не женаты, это я в библейском смысле, – и давай творить чудеса направо и налево... Все его любят, а он Христа, вплоть до потери сексуальной ориентации, да и сексуальности вообще.
– Ты монах?
– Хуже! Апостол.
– Не понимаю. Может, ты немножко придумываешь... Если сегодня не тот день, я пойму.
– Я слышал о теории тяжелых мужских дней, но и моем случае все сложнее. У меня критические дни начались в зрелом возрасте и, кажется, продлятся до конца света.
– Но ведь он не скоро.
– А вот здесь ты ошибаешься. И сыр-бор в моей душе именно из-за этого.
– Поцелуй меня.
– Ты издеваешься.
Договорить я не успел. Эльга обняла меня за шею, и я потерялся... Мне бы отбиваться, звать на помощь милицию, а я весь отдался поцелую. Я пил нектар ее губ и наслаждался собственной беспомощностью.
– Куда поедем?
– А какие предложения?
– Сашка, дай ключ от квартиры, сегодня ты ночуешь на даче. И, кстати, прекрати сутулиться. Спина-то поди болит?
Сашка, наблюдавший за всем происходящим не без удивления, протянул мне ключи и сказал:
– Болит, а что делать?
– Уже все сделано, теперь не болит.
Сашка распрямился. На его лице застыло удивление.
– Ой, не болит! Здорово! Не забудьте позвать на свадьбу, малахольные!
Глава тридцатая
Окончания фразы мы не услышали. Страсть перемещала нас в пространстве с околозвуковыми скоростями.
Холодный воздух, заснеженная брусчатка Красной площади.
О том, как добраться до Сашкиной квартиры, я не думал. Был уверен, что нас ждет такси, и не сомневался ни на минуту, что водителем окажется Енох.
Мы подошли к первой из стоявших на Ильинке машин. Я открыл заднюю дверцу, помогая Эльге устроиться, а сам сел рядом с водителем.
– Как добрался, Енох? У нас в Москве ездят и на переднем сиденье, так что сегодня увидишь мой профиль.
– Наглый ты, антихристово воинство, наглый, но симпатичный... Добрался без приключений. Их еще знаешь сколько будет, у-у-у-у, скучать не придется... Что за милая девочка?
Мы говорили на арамейском. Эльга, наверное, решила, что попала в плен к ближневосточным террористам, но держалась молодцом, вопросов не задавала и, положив руки мне на плечи, изредка проводила ладошкой по волосам. Приятно.
– Ну, скажем так, привычными образами, Рахиль, Сарра.
– Ой, мальчик, кажется, вырос. А как быть с нашими христианскими безъяйцевыми закидонами?
– Для патриарха ты очень груб.
– Извини, профессия таксиста накладывает отпечаток. Но не уходи от ответа....
– Ответа нет, не приставай. Сказано же: «Плодитесь и размножайтесь». Считай, что я выполняю прямое указание вышестоящего начальства.
