— И никто из нас не может скакать. Что можешь ты сделать ты? Или я? Спать.
Она зашевелилась в его объятиях, подняла руку, чтоб оттолкнуть его, но не сумела и опять повисла в его руках. — Нет, нет, я могу. Я знаю. Это не слишком хорошее место — совсем не безопасное.
И в первый раз за последние несколько дней она сделала больше, чем просто закрыла глаза — уснула.
Чи, наклонившись над ручьем, побрызгал на лицо водой и вытер волосы. За ручьем во тьме стояли те двое, которых оставила ему ведьма — да, ведьма, сказал он себе, и вся келская рациональность может убираться в ад. Он стал суеверным. Точка. Он знал, что потерял душу, чем бы она не была, хотя бы потому, что не понимал, как можно в нее верить теперь, после всех этих событий; или надо верить в то, что волшебство действует в мире и могло существовать до науки, а эти пришельцы обладают знаниями, которые он не понимал.
Ичандрен верил в нематериальные силы. Брон никогда не сомневался в них. Человек, стоявший на другом берегу ручья, Ранин ап Эорунд, знал их еще до того, как в его тело переселился лучник-кел, и, возможно, знает и сейчас. Но они были совершенно чуждыми для Хесиена, кел, чье большеглазое, скуластое лицо казалось красивой маской, на которой не было и следа волнения, в отличии от лица Ранина, лоб которого перекосила тревога — совершенно человеческое выражение, сплетенное с многими другими, более мелкими.
Такими как страх. И как смесь из страха, ненависти и гнева, кипевших в самом Чи, в его обоих половинах. И как месть, месть пришельцам и месть Манту, который всегда был врагом, его и Чи; и сожаление о жизни, которая может тянуться бесконечно, как две капли воды похожая на уже прожитую: он вспомнил Мант эпохи расцвета, лицо Сюзерена, которого юный Чи вообще никогда не видел, и лица родственников и друзей, которых любил Гаулт-Киверин, и которых предал и убил в погоне за лучшим…
Не сам, но их убили чужаки, которые стремятся погрузить во тьму весь мир.
— Возвращайтесь, если хотите, — сказал Чи, Гаулт, Киверин, он — своим последним спутникам, когда они ускакали подальше от врагов.
Ранин только покачал головой. В Морунде никто не ждал его, только в Манте, где был его род и жена, в общем все, что у него самого отнял Скаррин. Да, у него была жена, женщина-человек с холмов — она убежала бы в ужасе, если бы увидела, кем стал Ранин, и разбила бы ему сердце, и вместе с ним и сердце кел внутри его. И Чи это знал.
Хесиен, с серыми, как серое стекло глазами, насмешливо спросил. — Жить среди свиней, милорд? Пасти овец? И ждать правосудия Скаррина?
Он не понимал Хесиена. Киверин, когда был полностью кел, тоже не понимал его, и знал только то, что он был потомком двух знатных семейств, и они оба отказались от него из-за какой-то позорной истории, связанной с игрой, и что Мант приговорил его к смерти за написанные им стихи. Хесиен привязался к Гаулту и играл с ним в Морунде, всегда неудачно.
И все трое опять поскакали на север, даже не подумав вернуться на юг.
— Они не смогут обогнать нас, — сказал Чи, смахивая воду с шеи. — Они будут отдыхать. А потом искать какое-нибудь место, где смогут укрыться — хотя бы ненадолго. Они знают, что за ними охотятся.
Раны затвердели, и Вейни аккуратно работал над ними в темноте, пока Моргейн спала. Он несколько раз пытался медленно встать на ноги, и каждый раз молча и отчаянно ругался, потому что как ни ставь ноги это вызывало острую боль. В конце концов он сжал челюсти, затаил дыхание и сделал это одним резким рывком.
— Ах, — прошептала она.
— Тише, — сказал Вейни, — спи. Я пытаюсь размягчить раны.
Он стал одеваться при свете звезд, шипя от боли надел бриджи, перевязки, рубаху и подкольчужную рубашку, а потом, наконец, кольчугу, которая мучительной тяжестью легла на напрягшиеся мышцы и он еле сумел выдохнуть. Потом застегнул кожаные пряжки, сделав их настолько свободными, насколько отважился. Последним надел пояс.
Свет звезд лился с неба, и он подошел туда, где Моргейн стреножила лошадей, успокоил их и познакомился с теми двумя, которые они добыли у людей Чи — вполне достойные животные, решил он: народ Морунда умел выращивать хороших лошадей.
Потом собрал одеяла, уздечки и седла, последние с усилием, покрывшись холодным потом, но, несмотря на боль, было приятно потянуться, подвигаться и почувствовать, как окоченелые мышцы постепенно начинают работать.
И было еще более приятно усесться на корточки рядом с Моргейн и прошептать. —
— Не ты, — спросонья сказала она, приподнимаясь на локте, и с недовольством. — Ты не должен.
— Я хорошо отдохнул. — Если бы они играли в свою старую игру, он бы сразу набрал десять очков; и это было так же приятно, как и напрячь мышцы: все равно, что вернуться домой.
Дом, подумал он, лучше чем Моридж или любое другое место, которое он знал — дом там, где она.
Моргейн привстала и помедлила, положив руки ему на плечи, он наклонился и прижался к ней, с отчаянной силой, хотя раны еще слишком болели. — Проедем еще немного, пока не начнется день, — сказала она. — Столько, сколько сможем. Потом отдохнем столько, сколько надо и—
Лошади заволновались, оба мерина, кобыла и жеребец, значит для этого есть серьезная причина, Моргейн остановилась на полуслове и прислушалась, и он, тоже, дрожа от ночного холода и закоченевших мышц.
Потом сжал ее руку, сильно, и прошептал в самое ухо. —
Он встал на ноги, не застонав, одним движением, не обращая внимания на резанувшую тело боль. Подошел к Эрхин, успокоил ее и заводных лошадей, пока Моргейн занималась Сиптахом.
В свете звезд они увидели, что внизу, там где у подножия холма тек ручей, появился одинокий всадник, который стал поить свою лошадь в маленькой заводи. Спустя какое-то время появилось еще двое, тоже напоили лошадей, и с шумом пересекли поток.
Вейни дрожал. И никак не мог остановиться. Он обнял Эрхин за голову и приказал ей стоять тихо; и насколько мог крепко держал уздечки заводных лошадей, пока Моргейн успокаивала Сиптаха.
Кто бы это не был, но не люди Чи, точно. Скорее всадники из Манта, охотящиеся на опасных чужаков — иначе они бы ехали по дороге днем, как обычные честные путешественники.
Наконец он позволил себе пошевелиться и посмотрел на Моргейн. — Могут быть и другие, — прошептал он. — Они ищут лагерь рядом с водой.
— Наша единственная надежда: они не сумеют отличить наши следы от своих. — Она бросила поводья Сиптаха ему на шею и вскочила в седло. — Или еще лучше — от следов людей Чи.
Он поставил ногу в стремя Эрхин и поднялся на верх с усилием, которое стоило ему очередного приступа.
Если бы они отважились развести огонь, если бы могли приготовить горячий напиток из трав, который вызвал бы пот и прогнал боль, если бы могли прокипятить тряпки и перевязать раны, если бы он мог полежать на солнце и согреться, внутри и снаружи, вместо того, чтобы лежать в холоде и опять скакать, если, если, если — но они слишком близко от ворот, а враг слишком хорошо знает об опасности.
Повернуть назад, с мольбой подумал он. Обратно в холмы, равнины, переждать, восстановить силы.
Но они зашли слишком далеко. Здесь у них нет ни друзей ни убежища, и он больше не доверял своим инстинктам. Ему хотелось, очень сильно хотелось добраться до ворот, и он надеялся попасть куда-нибудь, все равно куда, лишь бы выбраться отсюда и начать все сначала.
