был и не буду преступником… Видимо враги на меня наклеветали, им выгодно клеветать на меня, чтобы загубить жизнь нужного человека для Красной Армии… Мои боевые дела, как я дрался за советскую власть, Вам хорошо известны, о них знает весь народ нашей социалистической Родины. Я командарм того славного похода, который правдиво описал в своем «Железном потоке» А. Серафимович. Я тот Кожух, который с 60 ю тысячной массой бойцов, беженцев, их жен и детей, полураздетыми, полуголодными, недостаточно вооруженными совершили пятисотверстный поход, перевалив через Кавказский хребет и вывел эту армию из вражеского окружения… Я хорошо представляй будущую войну Красной Армии с мировым фашизмом… К этой войне я серьезно готовился. Я имею боевой опыт двух войн, большой опыт боевой подготовки мирного времени, имею военно-научные и исторические труды… Поэтому прошу не верить клевете врагов на меня и не губить мою честную, до конца преданную компартии и советской власти жизнь. Повторяю моя жизнь нужна для Красной Армии, для защиты нашего социалистического отечества от мирового фашизма. Мое здоровье, находясь в одиночке, о каждым часом ухудшается, болит сердце и желудок. Прошу принять соответствующее решение и освободить меня от незаслуженного тюремного заключения. Прошу передать мой искренний привет т.т. (товарищам. –
Член ВЦИК Ковтюх Е.И.
Прошу прислать бумаги»[252].
Вот такое письмо, оно же и жалоба, оно же и заявление. В нем Ковтюх не проставил дату, но исходя из того, что в Лефортовскую тюрьму его поместили 16 августа 1937 года, можно уверенно датировать его октябрем-ноябрем того же года. Многое испытал Епифан Ковтюх в этой зловеще знаменитой тюрьме – и «удар зубодробительный», и «удар скуловорот», однако так и не признал себя виновным ни на предварительном следствии, ни тем более на судебном заседании Военной коллегии. Так и ушел он, один из немногих советских военачальников высшего звена, из жизни непокоренным, с гордо поднятой головой.
Не мог народ мириться и с тем, что боевые командиры безропотно давали себя арестовывать, обыскивать, этапировать, оскорблять… В массовом сознании это было просто немыслимое преступление, кощунство, ибо герои народа несомненно обязаны яростно сопротивляться своему аресту, притом обязательно с оружием в руках. Видимо, именно на такой почве рождались легенды о мужестве и отваге героев гражданской войны в борьбе с опричниками Ежова-Берия.
Подтверждением тому служит легенда, получившая хождение в бараках Устьвымлага. Там один зек рассказывал, как при нем арестовывали комкора И.С. Кутякова, который в 1937 году, по словам рассказчика, командовал Приволжским военным округом (неточно – он был заместителем командующего этим округом. –
В поздний ночной час подошел поезд, комендант с удовольствием удостоверился, что в последнем вагоне – полубронированном вагоне командующего – темно, все спят и можно спокойно возвращаться. И в это время увидел, как к вагону подошла группа людей и сцепщик стал отцеплять последний вагон.
– Что, командующий здесь остается? – оторопело спросил комендант, подойдя к этим людям.
– А ну, пошел ты отсюда туда и туда, – вразумительно ответили ему.
И комендант сразу же понял, что происходит, ибо это было лето 37-го года и первичные основы грамотности уже спускались ниже наркомов, членов ЦК, командармов и комкоров. Военный комендант убежал в свою пристанционную комнатушку и стал из окна смотреть на дальнейшее.
Вагон отцепили, поезд тихонько свистнул и ушел. Группа людей, обвитых портупеями, обвешанных кобурами, поднялась по вагонной лесенке и начала стучаться. В вагоне зажегся свет, дверь открылась и они зашли. Через некоторое время из вагона раздались общеупотребляемые крики гнева и возмущения, затем дверь открылась и ночные гости стали один за другим выпадать из вагона, подгоняемые пинками босой ноги. После того как мордой о перрон шлепнулся последний энкавэдэшник, в освещенном проеме показался командующий округом в подштанниках, с шашкой в руке. Потом дверь вагона захлопнулась…
«Проводившие операцию» отряхнулись и побежали на вокзал. Освещенный вагон стоял на главном пути, загораживая движение. Через какое-то время маневровый паровозик стал подходить к вагону, явно для того, чтобы увести его на дальние пристанционные пути. Но не успел он приблизиться к преступному вагону, как по нему раздалась пулеметная очередь. Вагон командующего был изготовлен для поездок на фронт, он был полубронирован, его площадки были полностью бронированы и имели пулеметы с боевым запасом… Не удалась попытка приблизиться к отстреливающемуся вагону и с другой стороны. Уже шел второй час неудачной «операции», движение по важной железнодорожной магистрали было приостановлено.
Комендант увидел новую попытку. Теперь к вагону шел только один человек. На нем отсутствовали кобура и ремни, в поднятой руке он нес белый платок – не было сомнений, что это парламентер. В вагон он был пущен. Через десять минут он вышел из вагона и почти бегом пошел к своим товарищам, ожидавшим его у входа в вокзал. Дальше случилось нечто совершенно неожиданное для военного коменданта: «они» все бросились в его контору.
– Давай, иди к командующему!
– Да я, да разве он меня…
– Давай, тебе говорят! Он тебя требует. Иди как положено!
Спорить не приходилось. Оцепеневший от страха комендант поправил гимнастерку и фуражку, принял уставно-молодцеватый вид и направился к вагону. Дверь в нем открылась, и он увидел Кутякова. Уже одетого, с прицепленной шашкой, с маузером в руке.
– Товарищ комкор, военный комендант станции по вашему приказанию прибыл. Докладываю…
– Ладно, ладно, давай без этих. Ты военный или же из этих б…?
– Я с восемнадцатого года, товарищ комкор…
– Где служил? В каких частях? В каких сражениях участвовал? Кто был командиром вашей армии и дивизии?
После того как Кутяков уверился, что комендант не «из этих», он ему сказал, чтобы он пошел на телеграф и по прямому проводу вызвал к аппарату Ворошилова… И чтобы задал ему сначала три вопроса. А
