В начале апреля 1921 года дело об участии Белова в «Бухарских событиях» слушалось на заседании Президиума ВЧК, который постановил его производством прекратить ввиду недоказанности обвинения. Отдельные же участники неблаговидных деяний были осуждены. Так, Авербух получил срок три года лагерей. Большую роль в ускорении разбирательства дела и реабилитации И.П. Белова сыграли положительные отзывы на него видных военных и политических работников Туркестанского фронта – Д.А. Фурманова, Б.Н. Иванова и других. Их обращения и письма в адрес В.И. Ленина, ЦК РКП(б) и СНК, ВЧК возымели свое действие. Например, Фурманов, вместе с Беловым участвовавший в подавлении Верненского мятежа (июнь 1920 года) в качестве уполномоченного РВС Туркфронта по Семиречью, а затем в течение двух месяцев бывший у него военным комиссаром в 3 й Туркестанской стрелковой дивизии, а потому хорошо изучивший начдива, писал в январе 1921 года начальнику Особого отдела ВЧК:
«Я имею сведения о том, что в ОО ВЧК числится дело тов. Белова, кавалера ордена Красного Знамени, бывшего начдива 3 й Туркестанской дивизии. Я слышал, что его обвиняли в присвоении ценностей во время бухарских боев. Спешу сказать Вам несколько слов про Белова во избежание ошибок при разборе дела… Белов безусловно честный человек. Во всем деле какое-то роковое недоразумение или чей-либо сторонний злостный умысел. На возможность последнего особенно обращаю Ваше внимание. В обстановке Туркестанской действительности возможны самые невероятные махинации.
В свое время Белову пришлось тушить белогвардейское восстание, поднятое Осиповны (в Ташкенте) и он тогда нажил себе немало врагов, явных и тайных. В Туркестане в свое время было деление на активов и пассивов. Принадлежа к активистам, Белов, несомненно, в лице пассививистов имеет до сих пор (из злопамятных) своих недругов и мстителей. Обстоятельства путаные и во воем деле необходимо быть «исторически» объективным и осторожным. С Беловым я работал в Семиречье несколько месяцев. Человек он тугой на сближение, для многих тяжеловесный, а порой и нетерпимый за свою непосредственность и прямоту. На подлость, на воровство, на махинации – он абсолютно не способен, в этом я глубоко убежден. Наоборот, такого честного и прямого человека нередко трудно встретить… Рекомендую максимальную осторожность и предостерегаю против возможного пристрастия со стороны «туркестанцев»…[82]
Знал Иван Панфиловия Белов и чувства, которые испытывает человек, несправедливо обвиненный в несовершенных им преступлениях, оклеветанный окружающими его людьми. Пример тому – его докладная записка начальнику Штаба РККА, написанная вскоре после указанных, выше событий. В ней Белов, в частности, отмечал; «…По приезду в Москву я поступил в Академию Генерального штаба… Однако систематически заниматься я не мог, ибо мое дело только недавно закончилось, кроме того я принимал участие в кронштадтской операции. Мое моральное состояние было до моего оправдания угнетено – вследствие чего текущий учебный год для меня пропал, приступить к нормальным занятиям я могу лишь с будущего года.
Должен Вам доложить, что возбужденное против меня дело оставило во мне много горечи. Несмотря на реабилитацию мою наиболее авторитетными органами в Республике, я полагаю, что реабилитировать меня можно, лишь вернув мне то доверие, коим я пользовался все время от Советской власти. Лишь предоставление мне работы, соответствующей моему революционному стажу, может восстановить мне мое ничем незапятнанное имя, вернуть мне душевный покой…»[83]
Доверие к Белову тогда было восстановлено полностью и он последовательно занимает в Красной Армии ответственные посты: командира 2 й Донской и 22 й Краснодарской стрелковых дивизий, 9-го и 2-го стрелковых корпусов, командующего войсками Северо-Кавказского, Ленинградского, Московского и Белорусского военных округов, избирается членом ЦИК СССР, депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.
Каких же признаний добивались от Белова Сталин и Ежов? Какие показания выбивали из него начальник Особого отдела ГУГБ Николаев и его помощники Ямницкий и Казакевич? Учитывая то, что желаемого эти насильники от Белова все-таки добились, обратимся к материалам судебного заседания по его делу, где обвинения сформулированы уже в окончательном виде. В приговоре Военной коллегии от 29 июля 1938 года говорится, что Белов, будучи членом ЦК партии левых эсеров Туркестана, в 1917– 1918 годах готовил антисоветское восстание. Однако, ввиду изменившейся обстановки и в целях маскировки своей антисоветской работы он по решению партии левых эсеров вступил в партию большевиков. В 1927 году Белов совместно с другими видными деятелями своей запрещенной партии, находившимися на ответственных командных постах в РККА – Я.М. Фишманом, М.Д. Великановым, И.К. Грязновым, Н.А. Ефимовым – создал руководящий центр военно-эсеровской организации. При участии Белова, в целях конспирации в 1930 году эсеровской организацией в РККА был создан параллельный центр, который проводил вербовочную работу под флагом правых.
Еще там записано, что в 1931 году Белов лично установил связь с одним из руководителей организации правых в ВКП(б) – Н.И. Бухариным, от которого получил указания об усилении антисоветской деятельности. Через членов партии левых эсеров В.Н. Черневского (начальника отдела в Строительно-квартирном управлении РККА), Н.А. Паскуцкого (заместителя наркома земледелия СССР) он имел непрерывную связь с ЦК Трудовой Крестьянской партии в Праге, получая от ее лидера Маслова соответствующие указания и информируя его о деятельности эсеровского подполья в СССР, а также передавая ему шпионские материалы об РККА. В 1930 году Белов, будучи в командировке в Германии, лично установил связь с агентом английской разведки Бейли, до 1937 года снабжая эту разведку шпионскими сведениями. Отмечалось, что в своей антисоветской деятельности Белов, как один из организаторов военно-эсеровской организации, был связан с руководителем военно-фашистского заговора Тухачевским и с группой правых в Красной Армии в лице А.С. Булина, заместителя начальника Политуправления РККА, а также с другими антисоветскими организациями.
Вот, оказывается, в чем надо было сознаться Белову с самого начала следствия. Вот чего ожидали от него Сталин, Ежов и другие высокие организаторы допросов и очных ставок. Что ж, Белову в итоге ничего не оставалось другого, как признаться во всех грехах. А в какой обстановке происходило «добывание» этих признаний, говорят следующие факты. Из справки, выданной архивом Лефортовской тюрьмы, видно, что с момента ареста и до 25 февраля 1938 года, то есть за полтора месяца Белов вызывался на допросы 31 раз, из них 24 раза он допрашивался ночью. О степени его сопротивления давлению следствия, о том, что не все и не всегда шло гладко у Николаева, Ямницкого и Казакевича говорит хотя бы факт составления за все это время только одного протокола допроса от 18 января 1938 года. Правда, был он обобщенного вида на 108 страницах машинописного текста. Другой, не менее примечательный пример: с 25 марта по 5 апреля, то есть в течение десяти суток Ямницкий и Казакевич непрерывно допрашивали Белова, составив за этот период времени всего лишь один протокол (на 97 страницах машинописного текста). При подписании данного протокола Белов поставил дату, однако она затем кем-то была зачеркнута и разобрать ее не представляется возможным.
Следователи НКВД были всесильными и всезнающими только в своих тюремных кабинетах, диктуя условия униженным, оскорбленным и совершенно бесправным арестантам. Когда же пришло время их самих призвать к ответу, у абсолютного большинства из них вдруг совершенно отказала память и они на допросах в 50 х годах, проходя в качестве обвиняемых, а чаще всего свидетелей, на многие вопросы следователей из Главной военной прокуратуры отвечали примерно так: «за давностью лет не помню». Особенно, если дело касалось применения к арестованным мер физического воздействия.
Покажем это на примере полковника, запаса В.М. Казакевича, следователя по делу командарма И.П. Белова. В период сбора материала для реабилитации последнего военный прокурор подполковник юстиции
