2. Вызвать меня и ряд других бывших командиров, находящихся сейчас в тюрьме, например: Калмыкова, Пашковского и Дзыза**, для личного Вам доклада в Москве...»
Что дальше было с этим заявлением и с самим Деревцовым? С заявлением — ничего. Ни Сталин, ни Ворошилов его не читали, а посему оно осело в одной из папок в Главной военной прокуратуре, куда его переслали из ЦК ВКП(б). Удивительно другое — этого столь важного документа не оказалось в архивно- следственном деле № 974614 по обвинению С.И. Деревцова, хотя в его материалах имеется несколько ссылок на него. Также в деле нет и правдиво составленного протокола допроса от 16 мая 1937 года — эти документы, видимо, заблаговременно изъяли оттуда, как дискредитирующие следствие, при подготовке дела к заседанию Военной коллегии.
После подачи Деревцовым приведенного выше заявления от 25 июня 1937 года, следствие по его делу продолжалось своим чередом. Следователь Арнольдов свою часть работы завершил, и теперь дело Деревцова было передано уже местному «следопыту» Гаврилову, одному из самых малограмотных в отделе, но парню с крепкими кулаками. Имеются свидетельства его дурного обращения с подследственным. Заместитель начальника особого отдела 26-й авиабригады В.П. Харакиоз: «Он (Гаврилов) приводил к сознанию перед судом Деревцова, т.е. избивал его». Следователь Вышковский: «Гаврилов Деревцова допрашивал в течение 2-х суток. Избивал он его при этом допросе так, что в моем кабинете нельзя было работать». Следователь Либерман: «Хорошилкин знал о том, что Гаврилов избивал Деревцова. Об этом знали не только сотрудники НКВД, но и на улице был слышен крик».
Но несмотря на все это на очной ставке с арестованным председателем Дальневосточного крайисполкома Г.М. Круговым Деревцов 15 июля 1937 года подтвердил свой отказ от ранее данных им показаний, указав все те же причины отказа, что и в заявлении от 25 июня. В суде 25 марта 1938 года он виновным себя не признал и заявил, что «на предварительном следствии виновным себя признал, но теперь от этих показаний отказывается, так как дал ложные показания... Ему известно, что его изобличают 30 человек в том, что он был членом контрреволюционной организации, но он все же утверждает, что он не был членом антисоветской организации и просит ему в этом поверить». От заключительного слова Деревцов отказался. Военная коллегия приговорила его к расстрелу.
Сотрудники особого отдела ОКДВА быстро росли в «профессиональном» отношении и вскоре уже не уступали своим московским коллегам. Благо, что им пришлось все лето и осень 1937 года работать совместно, выколачивая показания из невинных людей. Были среди них специалисты сродни Ушакову, Агасу, Ямницкому. Одним из таких «зубодробителей» был следователь Белоусов. Из показаний С.Е. Либермана: «Примерно в апреле 1938 года в связи с полученной директивой о вскрытии эсеровского подполья в армии, мне было поручено Хорошилкиным допросить по этому вопросу бывшего помощника командующего ОКДВА Дзызу. В течение 2-х дней я допрашивал Дзызу, но от него ничего не добился. Дзыза говорил мне, что большинство ранее данных им показаний бывшему заместителю начальника ОО ОКДВА Булатову являются провокационными, отрицал он также и свою принадлежность к эсеровскому подполью, говоря лишь, что в 1917 г. он короткий период был близок к партии левых эсеров. Арестованный Дзыза был у меня Хорошилкиным отобран и передан Белоусову, у которого Дзыза признался в том, что он является одним из руководителей эсеровской организации в ОКДВА».
В рапорте от 31 марта 1939 года начальника особого отдела войсковой части 8930 младшего лейтенанта госбезопасности Кузнецова отмечается: «...Белоусовым также допрашивался бывший заместитель начальника пуарма ОКДЗА Дрейман, давший показания о заговоре под большим нажимом. Основной допрос Дреймана, составленный Белоусовым, несколько раз браковался Хорошилкиным вследствие того, что якобы Дрейман мало показал заговорщиков.
Белоусов постарался устранить этот недостаток, включив в протокол допроса Дреймана от 8.12.37 г. большое количество лиц, на которых тот показаний не давал. Впоследствии Белоусовым от Хорошилкина или Осинина было получено указание добиться от Дреймана показаний о латышской организации.
Дрейман показаний таких не давал, и Белоусовым был составлен протокол от 17 января 1938 г. без каких-либо показаний Дреймана. Этот протокол является целиком и полностью сочиненным Белоусовым и был подписан Дрейманом после 4-хсуточного упирательства, под побоями Белоусова». Сам Белоусов, будучи арестованным, с большим трудом признался в содеянном: «Дреймана допрашивал я и он показания дал... после пятидневного стояния на конвейере». О жестоких побоях подследственного, как видите, не сказано ни слова.
От Белоусова не отставал другой следователь по фамилии Грек. Его сослуживец С.Е. Либерман на допросе в феврале 1940 года рассказал, как допрашивали начальника инженерных войск ОКДВА комбрига Г алвина: «По приказанию Кагана Г рек надел Г алвину наручники и не снимал их до тех пор, пока Галвин не начал давать показания. После того, как Галвин был «приведен Греком в сознание», для оформления его показаний он был передан мне... Каган в процессе допроса угрожал Галвину избиением и расстрелом...»
Наручниками «баловались» и другие работники особого отдела ОКДВА. Следователь Вышковский, всячески стремящийся принизить свою роль, показал: «Дело Гавро (комбриг Л.М. Гавро, командир 92 стр. дивизии. —
Осинин вызвал Г река — в полном смысле мастера избиений, которому показаний Гавро также не дал. Гавро был передан Гаврилову... Гаврилов и Павлюченко добились показаний от Гавро и он дал показания, являвшиеся несуразными...
Я оформлял протокол Гавро и беседовал с ним. Он мне заявил, что он эти показания дал потому, что к нему применяли жуткие методы допроса Павлюченко и Гаврилов»55.
Тот же Вышковский в другом месте своих показаний: «Гавро
23 суток сидел в наручниках, столько же сидел в наручниках Вайнерос, и ни тот, ни другой показаний не давали...
В отношении Шталя, получил я его в наручниках от Хорошилкина. Я с ним просидел целый день, наручники с него не снял, но он мне не дал показаний. Пришли Каган и Люшков, побили Шталя и ушли... Люшков мне отдал приказание об аресте его жены. Буквально через несколько минут после этого приказания Люшкова Шталь дал показания»54.
Справедливость в конце концов, хотя бы частично, но восторжествовала — Осинин, Хорошилкин и несколько их подчиненных в 1938—1939 гг. были арестованы и впоследствии понесли заслуженное наказание. В последнем слове на суде Хорошилкин заявил: «Здесь, на Дальнем Востоке, мною совершены очень тяжелые преступления.
В «почетном» списке «следователей-кололыциков», поименно названных Фриновским, нет Владимира Михайловича Казакевича. Видимо, тогда, когда «кололыцик» № 1 (Фриновский) составлял этот список, Казакевич еще не вышел для него чином и опытом работы в центральном аппарате НКВД — в то время тот был всего лишь лейтенантом, недавно переведенным в Москву из УГБ Украины. Казакевич оказался способным учеником, в кратчайший срок пройдя курс обучения наукам в ГУГБ у «профессоров» Леплевского, Николаева-Журида, Федорова. Результаты не замедлили сказаться — из заместителя начальника отделения Казакевич довольно быстро перебрался в кресло заместителя начальника следственной части Особого отдела. Такой стремительный рост имел под собой количественную и качественную основу. Реальность такова — на смену жестоким Ушакову и Агасу пришел еще более беспощадный Казакевич. Молодой, энергичный и честолюбивый, он, казалось, совершенно не знал устали в работе — ночные допросы чередовались с дневными, внутренняя тюрьма сменялась кабинетом в Лефортово, — и так долгие недели и месяцы напряженного чекистского труда. Зато и успехи налицо — десятки допросов позволили выявить значительное число новых заговорщиков, шпионов, террористов. К тому же недавно полученный орден «Знак Почета» призывно мерцал на груди своим эмалевым блеском. Теперь уже молодые коллеги равняются на Казакевича. Например, сотрудник Особого отдела Степанцев, занимавшийся тогда агентурной работой, относит его к числу опытных следователей, которые вели дела на больших военных работников.
