законом методов ведения следствия.
Из заявления дивизионного комиссара Н.Ф. Севастьянова от 3 октября 1939 года (подлинник заявления находится в материалах его архивно-следственного дела № 981226): «В начале следствия я следователю Казакевичу доказывал свою непричастность к антисоветской организации. С третьего допроса меня стали бить. На почве нервного потрясения у меня возник непреодолимый ужас перед избиениями и допросами, я быстро дошел до крайней степени нервного и физического истощения, был на грани сумасшествия, в таком состоянии вынужден был дать на себя ложные показания...»
Он же в заявлении на имя Сталина от 3 декабря 1939 года:
«1) Капитан Казакевич бил меня по лицу так, что я кубарем летал по комнате, бил под подбородок, под ребра, каблуками своих ботинок бил по коленям моих ног, гонял меня по комнате, сам бегал за мной, бил меня.
2) Клал меня животом на стул, хотя я болел воспалением печени, в таком положении лупил резиной и причинял мне острую физическую боль.
3) Клал меня на пол, на полу лупил резиной.
4) Брал меня за шиворот и спрашивал: «Хочешь, я дам тебе по морде?» Когда я отвечал: «Не хочу», он бил меня по лицу; когда отвечал: «Бейте», тоже бил; когда ничего не отвечал, опять бил, требуя ответа, с угрозами требовал от меня ответа, почему у меня морда похожа на бандита Троцкого, заставлял меня садиться в профиль к свету и всячески издевался насчет того, что у меня троцкистская морда.
5) Находясь 3 месяца в Лефортовской тюрьме, я спал в сутки не больше часу... Если бы у меня хватило сил и воли, я бы не дошел до такого позора, до клеветы на себя и на других...»
И еще одна выдержка из заявления Н.Ф. Севастьянова от 21 февраля 1940 года: «Убежден, что следствие нетвердо было уверено в том, что я враг народа, иначе чем я могу объяснить следующие слова капитана Казакевича, сказанные мне, когда я избитый, рыдая, стал писать ложные на себя показания, говоря ему: «Что я буду писать?» «Пишите, — сказал он, — так, чтобы было похоже на правду...»57
Постановлением Военной коллегии от 8 июля 1941 года Н.Ф. Севастьянов был приговорен к расстрелу за участие в антисоветской заговорщической организации и проведение подрывной работы в области боеспособности пограничных и внутренних войск.
Спустя двадцать лет Казакевич, к тому времени полковник в отставке, заслуживший за усердие по службе 24 государственные награды, пытается откреститься от своего грязного прошлого. Давая показания в качестве свидетеля в Главной военной прокуратуре в марте 1956 года, на вопрос майора юстиции Расторгуева по существу заявлений Н.Ф. Севастьянова о систематическом и зверском избиении его Казакевичем, он, ссылаясь на плохую память, старательно уходит от признания изложенных фактов.
«После того, как я посмотрел фотокарточку Севастьянова, я вспомнил, что был такой подследственный, но он, видимо, числился не за мной, а за кем-то другим, поэтому я и не помню всех моментов расследования дела Севастьянова. Заявление Севастьянова о том, что я избивал его, я отрицаю. Это преувеличено.
Я лично Севастьянова не избивал, но допускаю, что если Севастьянов содержался в Лефортовской тюрьме, то, возможно, на него имелись санкции на применение физических мер воздействия...»
Ну ладно, условно допустим, что Севастьянова Казакевич не избивал. Но что тогда делать с заявлением комбрига В.А. Леонова от 14 октября 1940 года, в котором указано: «Моим следователем руководил гражданин Казакевич, который в 1938 г. истязал меня в Лефортовской тюрьме совместно с Федоровым (бывшим начальником Особого отдела), создал на меня ложное клеветническое обвинение, заставляя подписывать меня сфабрикованную им клевету на меня... Какой я могу ждать справедливости от человека, кровно заинтересованного в моем деле. Как может быть справедлив человек, руки которого в моей крови...»58
А как быть с жалобой полкового комиссара А.И. Забирко, предварительное следствие по делу которого вел Казакевич? В ней Забирко указал, что к нему в процессе следствия применялись меры физического воздействия: «Мой допрос в Лефортовской тюрьме... начался прямо с битья, без предварительного разговора со мной... Бил меня заместитель начальника следственной части Казакевич... Я решил, что этих пыток не выдержу, так как Казакевич заявил, что будет меня бить до тех пор, пока не поломает ребра или я не сойду с ума...»
Ознакомление с биографией В.М. Казакевича подводит к выводу о том, что истоки столь неукротимой решимости в борьбе с врагами (партии, народа, государства) находятся в начале его жизненного пути. И действительно, они относятся к поре его становления на ноги и утверждения в жизни. Что же мы находим в его личном деле? А очень много интересных сведений. Например, тот факт, что в 1927 году он стал секретным сотрудником («сексотом»)
НКВД. Будучи студентом Харьковского института народного хозяйства, он получил от УНКВД по Харьковской области задание докладывать о деятельности троцкистов в своем вузе. Чтобы обезопасить столь ценного осведомителя, ГПУ Украины в 1928 году наряду с другими троцкистами арестовывает и Казакевича, чтобы через две недели освободить его. Разработку троцкистов Казакевич ставил себе в большую заслугу, указывая, что как агент ГПУ он активно громил их. В заявлении в МГБ СССР от 5 ноября 1948 года он писал, что «...достаточно поднять агентурные дела на моих сокурсников-троцкистов и будет ясно, что они сели в тюрьму именно по моим материалам, как агента... За 21 год я разоблачил очень много врагов народа...»59
По представлению Главной военной прокуратуры Казакевич все же понес наказание— в 1958 году ему снизили пенсию на 50 процентов. Еще ранее, в 1956 году, его исключили из партии. Привлекать к уголовной ответственности его не стали за давностью лет и как участника Великой Отечественной войны.
Однако было бы. ошибкой утверждать, что в Особом отделе (Управлении особыми отделами) НКВД СССР все следственные и оперативные работники на 100% были Ушаковыми и Казакевичами. Нет, это далеко не так — были и там люди, понимавшие, что вокруг творится беззаконие, содрогавшиеся при виде изуродованных лиц подследственных. И даже протестовавшие в пределах, возможных для кадровых сотрудников НКВД. Обратимся к заявлению полковника в отставке Степанцева, в 1937—1938 годах работавшего в Особом отделе НКВД СССР в должности оперативного уполномоченного и занимавшегося агентурной деятельностью:
«Поскольку я и другие молодые работники знимались агентурной работой, то от нас руководство и «следственники-колуны» требовали донесений, которые подтверждали бы получаемые ими показания о наличии разветвленной антисоветской подпольной организации в центральных управлениях НКО и военных академиях.
В то время я обслуживал ряд центральных управлений НКО — Управление делами, Управление кадров, Артиллерийское и Мобилизационное управления и по этим объектам каких-либо агентурных материалов о наличии там лиц, принадлежащих к антисоветскому подполью и занимающихся организованной враждебной деятельностью не получал.
Поскольку мне помнится, и другие рядовые молодые работники, с которыми я тогда работал вместе (Костенко, Ковалев, Иващенко, Карпенко, Дроздов, Рожавский и др.), никаких материалов о наличии организованного антисоветского подполья не получали...
За то, что мы не давали «следственникам-колунам» требуемых ими материалов о наличии в НКО антисоветского подполья, нас крепко ругали... грозили посадить-пристрелить и обвинили в том, что мы не реализуем следственные материалы и не ведем борьбу с врагами народа.
...Однажды зимой 1937—1938 года за мной приехал примерно в
3—4 часа ночи Кузьмин, предложил мне немедленно одеться, на машине доставил в отдел в кабинет к Агасу, где уже находился Рогачев. Меня начали там ругать, обвинять в том, что я не реализую следственные материалы на работников центральных управлений, не веду борьбы с врагами народа, отказываюсь от следственных дел, а имеющиеся затягиваю и не даю новых выходов и не даю материалов на аресты по своим объектам, даже угрожали арестовать меня...
Несмотря ни на какие угрозы со стороны Рогачева, Агаса, Кузьмина и других «деятелей», я ни одного человека со своих объектов не арестовал, несмотря на то, что выписок из показаний арестованных — военнослужащих с грозными резолюциями начальства поступало много.
