лирический прищур в окно при слове «хэлло», донесенном по телефонному проводу в его избирательный слух секунда в секунду с ураганным гудком из водопровода соседки, спустившей мажорным аккордом туалетный бачок, — по-своему, рассуждал посетитель, чертовски уместное напоминание об амбивалентности жизни. Глядя на своего посредника меж вдохновением и гонораром, на то, как тот «ведет дела», упиваясь своим корявым английским («Ай джяст вонтед ту телл ю, зет май кляйент из вери саксесфул…»), Суворов думал о том, что ощущать себя просто товаром не лишено увлекательности. Ну-ка, кто там быстрее и больше?.. Будьте добры, еще пару гирек для равновесья сюда… Продаваться так споро, наглядно оказалось азартным занятьем. Известное дело: блеск куртизанок какое-то время затмевает грядущую их нищету. Ощутив же ее приближение, Суворов вынужден был согласиться, что, в общем и целом, все для него в этот год складывалось слишком уж гладко и оттого иногда ему было немножко брезгливо и стыдно, как если бы он после бани перепутал, надев на себя чужого размера трусы. Все шло — пусть только внешне, зато — подозрительно благополучно — к тому, чтоб оформить надолго правдивый сюжет. Но, поскольку сейчас из окна электрички пассажиру моргала, приветливо щелкая шустрым лучом из-под крон, зеленая юбкой Бавария, сюжет этот жил, развивался.
Суворов посмотрел на свою случайную спутницу и, прочитав ее ожидающее смущение, вдруг тоже взял да и подмигнул. Немка отпрянула, словно застигнутая у замочной скважины, отвернулась к стеклу и симпатично зарделась щеками. В ответ пассажир комично нахмурился, потом покаянно и дружески улыбнулся, машинально отметив, что никто не умеет так самозабвенно краснеть, как баварки на склоне отчаянных лет. Наверно, тому есть какое-то объяснение, но привязывать это к изобильным, как Альпы в окошке, линиям чуткого бюста напротив показалось ему преждевременным (тут же мелькнула надежда — пока!), так что он, поглядев на часы, предпочел ненадолго вздремнуть.
Лицо его потекло, опростилось, стало вроде бы даже смиренным, как будто увидело в сомкнутом омуте глаз отражение теплой, рачительной грусти. На целых двадцать минут жизнь сделалась вкусной, как первая порция пива, что смаковал он полчаса назад на мюнхенском вокзале, перед тем как сесть в электричку. Жизнь была уютной и маленькой, размером с упругое сердце, послушно внимавшее стуку колес. Покуда он спал, она бесшумным и легким, как солнечный зайчик, глазком скользила вперед и вперед…
На железнодорожной платформе Дафхерцинга Суворова поджидало такси. Шофер держал табличку с его именем и был серьезен и молчалив, ограничившись безразличным кивком на его попытку завязать разговор.
Путь до виллы занял не более трех минут. Водитель помог ему с багажом, поднялся по лестнице, отпер дверь и откланялся, не дожидаясь чаевых.
Пожав плечами, Суворов проследовал в апартаменты.
Комнат было три, плюс крохотная кухня, стандартная ванная и приталенный деревянный балкон с видом на Вальдзее. Вид и вправду был восхитительный: пышный лес сбегал вниз к самому берегу, глазастое бликами озеро, щурясь на свет, пускало рябью морщины, сдувая, как пену, на берег волну. Окрест крахмальным воротничком дыбились франтоватые Альпы. Кое-где на вершинах томился отвергнутый временем снег. Солнце свободно играло лучом сквозь спешащие в дождь облака, мерцая в них синим огнем вожделения — то ли грозы, то ли нестрашной угрозы. Ветер гнал за собою набухшие тучи с востока, холодя приятно сознанье и грудь. До катарсиса рукой подать, подумал Суворов. Уже пахнет ливнем.
Приняв душ и переодевшись в домашнее, он подошел к письменному столу и взялся изучать лежавшие на нем бумаги: черно-белый буклет; опись мебели; расписание пригородных поездов; контактные телефоны полиции и профильных докторов. Педантично составленная инструкция на трех языках — немецком, английском, французском — уведомляла о том, в какие часы подается еда и как можно сделать заказ. Отдельная страница посвящалась библиотеке, в которой посетитель, если верить печатному слову, мог найти словари, энциклопедии, справочники, а также
— Вот и славно, — клокотнул горлом гость и откинулся в кресле. — Сейчас грянет гром.
Дождь он скорее любил — по давней, небескорыстной привычке. Вслушиваясь в диалог, в котором каждый из участников (от кровли и листвы до гравия и водосточных труб) без всякой фальши исполнял свою партию, трудно было не оценить оркестровку и выучку ведущего мотив дирижера, чьи серебристые палочки рисовали в кротком лепете воздуха чистый узор невесомой, подвижной, манящей, мерцающей глубины, из которой — в эти минуты можно было в том поручиться (как всегда, наверное, зря) — и собрано вещество мироздания. Чтобы приблизиться к ней в повестях, Суворов грешил плагиатом: дождь часто его выручал, когда персонажи уставали от слов и нужно было, чтоб заговорило небо. Как правило, оно умело говорить красноречивее самих героев, и тогда Суворов гадал в полусумраке тихих сомнений, то ли это его не подвел проницательный слух, то ли дело все в том, что его персонажи косноязычны. Стоило ему оторвать взгляд от, казалось бы, ладно и стройно растущей страницы и посмотреть за окно, как мир
Так было почти что всегда. Научиться с этим мириться, никогда до конца не смиряясь, и значило стать литератором.
Вслед за громом пришло чувство голода. Судя по расписанию, до ужина оставался целый час. Отдавая дань вежливости, гость решился обследовать виллу.
На втором этаже, под своею мансардой, он увидел три двери. Две из них были заперты; из замка третьей торчал бронзовый ключ. Повернув его, Суворов вошел в комнату, заставленную по периметру разноцветными кольчугами стеллажей. Посреди глянцевитыми черепахами громоздились письменные столы. Из угла щерился, приоткрыв насмешливо пасть, копировальный аппарат. При всяком шаге паркет постанывал под каблуком, затем, примятый носком, пискляво скрипел, словно где-то под ним, в подбитой изнанке столетия, трещало изношенное сукно, сильно траченное молью забвенья. Шкафы, провожая любое движенье стеклом, церемонно звенели щитами разболтанных створок.
Поискав глазами по полкам, Суворов наугад вытащил том. На корешке значилось по-английски: «Disappearance of Lira von Rettau. Investigation Materials.» Следуя милосердной привычке давать шанс случаю, встряхнул книгу, зашуршал ногтем по колоде листов и проворно поставил ее «на попа», обернув нутром к столешнице. Потом зацепил пальцем за образовавшуюся щель и развернул обложку. Книга открылась на тридцать девятой странице. В выпавшем числе Суворов углядел удачу и, прищелкнув языком, с охоткой взялся читать:
«Дополнение № 2/4 от 19 июня 1901 г. к отчету № 3812/1 полицмейстера г. Дафхерцинга, баронета Ганса фон Трауберга
В ходе дознания по делу об исчезновении хозяйки виллы Бель-Летра 16 июня с.г. мною сняты показания с г-на Мартина Урайи Пенроуза, 44-х лет от роду, английского лорда и литератора, в которых он упомянул о том, что Лира фон Реттау прибыла на виллу в двухместной пролетке в сопровождении кучера, лично внесшего в здание саквояж. Иного багажа при исчезнувшей не было. Насколько лорд Пенроуз мог разглядеть из окна столовой, покидая экипаж, хозяйка имения в одной руке держала книгу в кожаном переплете зеленого цвета, а в другой — позолоченный лорнет, из чего опрашиваемый заключил, что г-жа фон Реттау в дороге читала и, по всей видимости, прервала это занятие лишь по прибытии на виллу. При осмотре личных вещей пострадавшей на прикроватной тумбочке обнаружен книжный том, соответствующий полученному описанию. Им оказался роман на английском автора Джозефа Конрада (издательский дом „Вильям Блэквуд и сыновья“, Эдинбург — Лондон, 1900 г.).
По внимательном изучении, на полях некоторых страниц обнаружены острые вдавливания, похожие на следы женского ногтя. Есть вероятность, что это пометы, сделанные г-жой фон Реттау напротив особенно впечатливших ее изречений. Привожу их полный список:
