школьный автобус. И никаких ампутаций, заметьте, мамаше не делали. С отцом сходится больше, но только не ненависть. Дона Хосе Анна очень любила, что повлияло в дальнейшем на выбор мужчин: оба красавца значительно старше нее. Одновременно Дон выясняет, что в варианте Альфонсо тоже многое не стыкуется. То, например, что Анна не ездила в Турцию, как убеждала испанца, а пребывала с Доном в Москве, когда Альфонсо ее дожидался в Афинах. Туда она обещала приехать, чтоб заключить предварительный мир и обезопасить возлюбленного от преследований… опять же возлюбленного. С другой стороны, подобная встреча у них состоялась в Женеве, где, по словам, адресованным Дону, Анна еще не бывала. В общем, и здесь у них счет фифти-фифти.
– А откуда Дон разузнал?
– Обратился за помощью к ангелу. Дарья собрала досье.
– А завещание? Разве оно не свидетельство в пользу Ивана?
– Конечно, свидетельство. Но когда тебе столько врут, разве это свидетельство?
– И какой мы отсюда делаем вывод? Концовка романа – дождь, голый мужик да собака. Метафора краха. Бедный Дядя! Писал о любви, а вышла сплошная измена. Все как в жизни, дружище. Ты уж так не грусти.
Я не грущу. Я давно уже лишь свирепею: это ж надо – настолько не видеть ходов, чтобы видеть одни тупики. Вот и Тетя туда же:
– Был еще эпилог. Которого, в сущности, не было. Поначалу Дядя хотел запустить диалог в социальной сети, из чего становилось понятно, что Дон себя разослал тычком пальца по свету.
– В смысле записки свои.
– В смысле себя как записки.
– Как спам, – ставит точку Долорес.
– Разослав себя спамом по свету, Дон, даже если уже и застрелен Альфонсо, становится неистребим, пока кто-то готов в нем копаться, как Герман в своих пациентах. Одни полагают, что вся эта исповедь – правда, другие – писательский розыгрыш.
– И что?
– Ничего. Дон живет, пусть скелет его сильно разобран на косточки.
– Отличный финал! Почему он решил от него отказаться? Эй, не молчи! Объясни, чем не устроил тебя эпилог? Не ты ли нам плешь проел, утверждая, что мы – только мост между естественным и виртуальным?
Черт бы их всех побрал! Я писал роман о любви, а не роман о своем же прожорливом разуме. Неужели никто из них так и не вспомнит про то, с чего началась в романе моем сама Анна? Если б только я мог говорить!
Но я не могу. Я ничего не могу, кроме как кричать себе в душу, откуда меня никто не услышит. Потому что привыкли, что я им пишу. А когда не пишу, я для них просто пень.
Я закрываю глаза и кричу себе в душу, чтоб отключить себе слух и не слышать.
Времени у меня в обрез. Я знаю, что скоро умру, и напрягаю последние силы, чтобы закончить роман и в нем же, романе, закончиться. Единственное пристанище, где я все еще чуточку слышен, это мой «Дон Иван».
Я кричу:
– Откройте скорее посылку! Она на пороге.
Никто из них не шевелится.
Я кричу:
– Тогда открой сам! Появись хоть на миг и открой ту посылку от Анны. Она, черт возьми, на пороге.
Дона нет. Если его я уже укокошил, роман не спасти.
Тогда я молюсь. Взываю о помощи. Прошу не милосердной кончины, а воскрешения того, кто по сути не жил, – взамен на любую кончину свою. Я молюсь так, как не молился даже тогда, когда умолял спасти мне жену. Я молюсь не словами – ими уже не поможешь, – а истеричной надеждой вперемешку с греховным отчаянием. Молюсь лишь о чуде, а оно сейчас в том, чтобы открылась посылка…
Вдруг я слышу предвестие чуда – заливистый лай. Появляются дверь и собака. Потом – осветление. Кашель. Пьяный шорох усталых шагов.
Ну же, увалень, торопись!
Дон похож на покойника больше, чем я, а я так давно не похож на живого, что древнее любого покойника.
Он подходит к двери, отпирает замок, поднимает посылку с порога и озирается. Во дворе никого. На улице пусто. В посылке – почти ничего, но, когда он ее открывает, он наконец понимает. Дело сделано! Теперь «Дон Иван» – роман о любви. В том нет ни малейших сомнений. Дорогущий, конечно, подарок, но так уж заведено: ради любви мы должны хотя бы однажды пожертвовать жизнью. От любви, конечно, не умирают, но погибают уж точно. Кто и когда мне об этом сказал, я сейчас и не вспомню. Да оно и не важно.
Важно вот что: в посылке находится зеркало. И оно им, Доном, находится. Выходит, находка моя пригодилась.
Потому что любовь – это эхо без слов.
Потому что двойник исчезает лишь в зеркале.
Потому что зеркало – это всегда только ты. А когда ты – это ты, есть только твоя, настоящая Анна. Та, которую любишь лишь ты. Та, в которую веришь, невзирая на все ее тайны.
Потому что Анна твоя – это тайна и есть. И только пока она тайна, твоя Анна с тобой и – жива. Или вовсе бессмертна.
Тот, кого ты изгнал, заглянув в амальгаму, хотел обладать этой тайной, да так и не смог. Хотел вскрыть ее, словно раковину, и посмотреть, что внутри. Только и это не смог.
Потому что не знал он того, что теперь знаешь ты: раскрыть тайну значит ее уничтожить.
Ты – хотел за ней только следовать.
А потому ты идешь на дуэль, чтобы ее отстоять. Защитить эту тайну-в-себе и тайну в тебе. И тайну во всем, что есть вы, ваша память и ваша любовь.
Ты идешь на дуэль, в которой уже победил.
Потому что поставил на чудо.
Дон идет на дуэль, а я растворяюсь. Миг, другой – и меня уже нет.
Боже, как же у них тут внезапно!..
Шаги. Пробуждение.
Всё.
Проявление
– Пока я готовила, ты задремал.
– Какое сегодня число?
– Десятое.
– Месяц?
– Декабрь. Ты шутишь?
– А сколько я спал?
– Минут десять, не больше.
На часах 10:20. Если учесть, что в Москву из Мадрида я добрался в восемь с минутами, спал я со скоростью света.
– Я его написал. Роман о любви.
– Пока спал?
– Я его просто проспал. Зато написал.
