Шерский. Он открыл и описал сокровищницу «заслуг», накопленных Христом и святыми, из которой церковь может выплачивать отпущения. В XIV–XV веках идеи Гуго подверглись детальной и одновременно вульгарной разработке. Теперь каждый продавец индульгенций мог объяснить их набожному покупателю, что вместе с разрешительной грамотой тот приобретает частицу «избыточных добрых дел», некогда совершенных величайшими праведниками. Частицы этой достаточно для погашения даже самого тяжкого из наших грехов.
Распространители индульгенций, писал К. Маркс, «
Знаменательно, однако, что ко времени Лютера догматическое определение отпущений так и не появилось на свет. Существовали лишь разрозненные папские заявления, из которых с помощью казуистики можно было вывести, что сомнение в спасительной силе отпущений и в праве папского распоряжения «небесным сокровищем заслуг» есть ересь. Римская церковь еще не решалась намертво связать себя с практикой индульгенций, перед которой меркли самые грубые искупительные обряды язычников.
В 1505 году папа Юлий II обратился к «христианскому миру» с требованием о денежных пожертвованиях на строительство нового здания собора св. Петра. Основную часть этих пожертвований предполагалось взыскать с Германии. Немецким князьям были обещаны крупные награды за содействие новому церковно-коммерческому предприятию, и они соперничали друг с другом за право продажи индульгенций в своих владениях.
В апреле 1517 года в Магдебурге и его окрестностях появился доминиканец Иоганн Тецель, сопровождаемый секретарем торгового дома Фуггеров. Тецель был наделен чином папского субкомиссара и чином бранденбургского инквизитора. Он развернул шумную и наглую торговлю «священным товаром», подкрепляя свою агитацию угрозами костра.
Тецель, несомненно, обладал талантом коммивояжера и популяризатора: он прекрасно переводил схоластические завоевания последнего столетия на язык набожного немецкого простолюдина. «Едва только твои деньги звякнут в моей кассе, — говорил он ему, — и душа твоего грешного папаши тотчас выпорхнет из чистилища». Или: «Ну, наконец-то я уверен в твоем спасении; ну, наконец-то мне не надо больше молиться за тебя и натирать мозоли на коленях». Когда сомневающиеся спрашивали у Тецеля, точно ли ему известны все эффекты, которые произведут на небе пожертвованные гульдены, и обладает ли он достаточными для этого учеными познаниями, субкомиссар, не имевший, увы, степени доктора богословия, отвечал: «Я известен в Италии, во многих университетах, и познания в теологии и каноническом праве ливнем лились из меня. Если бы я захотел, я стал бы доктором прежде, чем вы успели бы ознакомиться с оглавлением Кодекса гражданского права».
Торговлю отпущениями Тецель вел по правилам доходной коммерции. Если ему не удавалось сбыть свой товар по установленной цене, он не останавливался перед тем, чтобы снизить ее. Это делалось, по- видимому, не без подсказок сопровождавшего Тецеля секретаря, который знал, как вести рыночные дела. «Тецель, — писал К. Маркс, — взял себе
Торговое предприятие Тецеля имело успех. Особенно охотно шли к кассе чувствительные магдебургские матроны. Да и для всякого человека, не слишком много задумывавшегося над своей верой, было куда легче заплатить деньги за папскую грамоту, чем по указанию священников паломничать, выдерживать суровые посты или годами раздавать милостыню. Кто не предпочтет оброка изнурительной барщине!
И все-таки, когда Тецель отбыл из бранденбургского епископства (он отправился теперь в район Лейпцига), у набожных прихожан было такое чувство, будто к ним наведался черт в доминиканской рясе — наведался, напустил туману, всучил разрисованные бумаги и исчез. В голову лезли сомнения, и, право же, было над чем призадуматься.
Сам факт выплаты денег за прегрешения не слишком шокировал немецкого мирянина. В Германии с незапамятных времен действовало
Но все дело, в том, что подобное же выкупное отношение, установленное с
1. Тецель действовал в соответствии с церковной инструкцией, в основе которой лежала весьма своеобразная уголовно-выкупная такса. Отпущение для мирянина, убившего аббата или другого священника в сане не ниже епископа, стоило от 7 до 10 гроссов; святотатство было оценено в 9, колдовство — в 6, убийство отца или матери — в 5, а братоубийство — в 4 гросса. Этот прейскурант мог оскорбить даже самое неразвитое правосознание как своим законченно торгашеским духом, так и откровенным произволом выкупов. На нем лежала печать клерикального своекорыстия:
2. Происхождение денег, затрачиваемых на приобретение индульгенций, было совершенно безразлично для Церкви, как и для всякого продавца, вынесшего свой товар на рынок (что, конечно, не могло иметь места в древней германской общине). В юридическом смысле это безразличие было равносильно согласию на то, чтобы
О типичных торгашеско-феодальных преступлениях (жестоких поборах, спекуляциях, лихоимствах ростовщиков) и говорить не приходилось. Они либо вообще не значились в церковной таксе, либо шли по самой низкой цене. Они искупали себя с лихвой. Когда отпущения продаются, писал Ульрих фон Гуттен, «душу легче всего спасти Фуггерам: они-то с избытком найдут, из чего заплатить, и не раз и не два».
3. Где существует нестесненная купля-продажа, там появляется и кредит. В проповедях коммерчески отважного субкомиссара не раз проскальзывала мыслишка, что индульгенции полезно покупать впрок — под грядущие проступки. Догадывался об этом сам Тецель или нет, но речь шла
4. Мирянин-католик давно был приучен к тому, чтобы терпеливо переносить имущественное неравенство, существующее в этой, земной жизни. Но вместе с тем он считал само собой разумеющимся, что тяжесть небесной расплаты за прегрешения не зависит от имущественных и сословных различий. Продажа отпущений подрывала эту веру в равенство христиан перед божьим судом. Ведь одна и та же сумма денег доставалась представителям различных сословий по разной жизненной цене. Для крестьянина купить индульгенцию ценой в один гросс значило пожертвовать будущим своих детей, для князя же это было равносильно отказу от мелкого каприза. Благодаря индульгенциям имущественное и сословное неравенство приобретало предельный, мирообъемлющий смысл — выступало как неравенство в перспективе оправдания и спасения. Это было явление, неизвестное дедовской старине. Денежные откупы,