Новый, трезво-прозаический взгляд на пасторскую должность не исчерпывал, однако, смыслового богатства принципа «всеобщего священства». Принцип этот представлял собой идею равнодостоинства людей, выраженную на религиозно-теологическом языке. Он способствовал развитию демократических воззрений, концепций выборной власти и идеалов сословного и имущественного равенства.
Существенно далее, что автор «реформаторской трилогии» объявлял войну римскому
Но еще радикальнее были требования, относившиеся к нижним ступеням церковной иерархии и к повседневной практике приходов.
Общине должно быть предоставлено право выбора пасторов. Все праздничные дни, кроме воскресений, и все церковные юбилеи должны быть отменены. Паломничества допустимы лишь в том случае, если они носят совершенно добровольный характер и не мешают прихожанину выполнять его семейные обязанности. Нищенствующие монашеские ордена, находящиеся на иждивении у общества, надо запретить. Членам других орденов должно быть предоставлено право выхода из монашеского состояния (для этого необходимо как можно скорее отменить «вечные обеты»).
Эта широкая программа упразднений дополнялась решительной
Из семи священнодействий, санкционированных средневековым католицизмом, Лютер, ссылаясь на Евангелие, сохранял лишь два: крещение и причастие. Но самым существенным в его сочинениях было даже не это, а критика самого господствующего понимания таинств, которое реформатор определял как веру в магию.
Магия, отчеканивал он, — это противоположность «подлинной религии» и относится к ней так же, как ложь к истине и безобразие к красоте. Магия заботится не о том, как человека подчинить божьей воле, выраженной в Писании, а о том, как бы бога подчинить воле людей. Поскольку же последнее невозможно, все магические действия суть «мечтательная суетность» — род дурмана, с помощью которого христианин усыпляется и отвлекается от терпеливого несения «мирского креста».
Лютеровское осуждение магии ставило под вопрос уже не только таинства в узком смысле слова, но и всю сакральную практику: мессы, освящения, прорицания и т. д. Вслед за привилегиями сословными священники лишались теперь и привилегии на свое древнее «тайное искусство».
Автор «реформаторской трилогии» собрал воедино многие идеи, уже ранее отстаивавшиеся различными фракциями немецкой антиримской оппозиции. Здесь слышны отзвуки бюргерской «Реформации императора Сигизмунда»[37], резких обвинений церковной иерархии, выдвигавшихся в средневековых ересях и, наконец, гуманистической критики папской курии, которую довел до блеска Ульрих фон Гуттен. Отдавая должное всем этим предтечам, Лютер в то же время ни в чем не был эпигоном. Он мыслил совершенно самостоятельно и возродил идеи своих предшественников в оригинальном, диалектически живом построении, направленном на полное нравственно-религиозное развенчание церковного господства.
Лютер подводит папство под самое страшное из обвинительных понятий Евангелия — под понятие
Средневековые сектанты именовали антихристами отдельных пап или существующую церковную верхушку. Лютер, говоря об антихристе, имел в виду папство как таковое, господствующую систему власти и культа. Корень зла, поразившего вселенскую церковь, он усматривал в претензии на непогрешимость, благодаря которой мнение папы ставилось выше божественного откровения, явленного в Писании.
С политической точки зрения обвинение папства как «антихристова установления» означало, что вся римская церковно-феодальная организация ставилась «вне закона». Папство заслужило насильственного уничтожения, и если бы завтра христиане узнали, что Рим, этот «богом проклятый город», захвачен и разграблен отрядом императорских ландскнехтов — нет, войском самого турецкого султана, им не о чем было бы горевать.
Не означает ли это, что христиане должны сами прибегнуть к насилию и учинить своего рода крестовый поход против Ватикана?
В 1520 году Лютер не дает ясного и вразумительного ответа на этот вопрос. Он пытается построить программу массового ненасильственного сопротивления Риму, но по временам не может сдержать гнева и говорит как проповедник восстания.
Понятие «антихристова власть», как его употребляет доктор Мартинус, близко к понятиям «узурпация» и «тирания». Оно настраивает на непримиримое отношение к космополитическому церковно-феодальному господству и (вопреки прямому намерению Лютера) оживляет самые различные оппозиционные установки. Как верно замечает историк из ГДР Г. Брендлер, реформаторская проповедь 1519–1520 годов «соответствует интересам бюргерства, гуманистической интеллигенции, низшего духовенства, части дворянства и некоторых князей, а также стимулирует народное реформационное движение».
Наступает время наивысшего авторитета Лютера как религиозного бюргерского мыслителя. Германия видит в нем своего духовного вождя. Виттенбергский университет становится признанным очагом антисхоластического и гуманистического образования. Идеи тюрингенского августинца одушевляют верхненемецкую (страсбургскую) реформацию и распространяются далеко за пределы Германии. В Чехии Лютера называют «саксонским Гусом»; в швейцарских кантонах его начинания получают самобытное развитие благодаря деятельности Ульриха Цвингли; в Нидерландах «мартиниане», идущие на пытки и на костер, сообщают лютеровскому учению ореол мученичества. Книги Лютера штудируются в Венгрии, Франции, Италии и Испании.
Даже враги реформатора не могут не считаться с тем, что он утверждает. Саксонский герцог Георг запрещает издавать в своих владениях сочинения «К христианскому дворянству немецкой нации…», но сам настолько задет им, что пишет в Рим: «Не все неистинно, что тут говорится, и не случайно появилось на свет. Если никто не осмеливается сокрушаться о бедствиях, постигших церковь, и все должны молчать, то в конце концов возопят камни». Духовник императора Карла V Жан Глапион признается, что при чтении работы «О вавилонском пленении церкви» он испытывал такое чувство, словно его полосовали бичом. Генрих VIII, король английский, лично выступает с разбором этого сочинения Лютера (реформатор в своем кратком ответе разделывается с монархом без всякого снисхождения, словно это какой-нибудь лейпцигский «романист»).
Раннереформационная идеология становится устойчивым фактором общеевропейской антифеодальной борьбы. То, что Лютер напишет после 1524 года, по преимуществу окажется немецким (а точнее, немецко-лютеранским) достоянием. Но сочинения 1519–1520 годов в течение почти двух столетий будут воздействовать в качестве международного духовного приобретения. И произойдет это именно потому, что на ранних произведениях Лютера еще нет ни клейма «мелкокняжеской Германии», ни печати узкоисповедных, религиозно-политических интересов. Как верно отмечал талантливый дореволюционный историк К. Арсеньев, «всемирно-историческое значение Реформации заключается не в ближайших практических ее результатах, не в позитивных ее созданиях (новых протестантских церквах. —
К «реформаторской трилогии» Лютера, как к одному из первых документов новоевропейского свободомыслия, будут обращаться многие представители социальной критики на протяжении всей эпохи ранних буржуазных революций. Интерпретация его ранних сочинений будет осуществляться в острой сословно-классовой борьбе, основные очертания которой намечаются уже при жизни реформатора.
Если Тезисы были фактором объединения различных отрядов немецкой антипапской оппозиции, то работы 1520 года — еще и условием их идейного размежевания, начавшегося в следующем 1521 году. В Германии складывалась совершенно новая общественно-политическая обстановка, которая превращала
