что до созыва национального собора князья должны распоряжаться религиозной жизнью «так, как каждый из них надеется отвечать перед богом и императорским высочеством». Поземельное развитие немецкой церкви было признано юридически.
В феврале — марте 1529 года на втором шпейерском рейхстаге князьям-католикам удалось провести решение о неукоснительном исполнении в Германии Вормсского эдикта. Однако нововерческое меньшинство не подчинилось и заявило протест (отсюда, между прочим, и пошло название «протестанты», закрепившееся затем за лютеранской, цвинглианской и кальвинистской церковью).
Во главе протестантского Готауского союза стоял честолюбивый протектор ландграф Филипп Гессенский (тот самый, который в мае 1525 года вырезал крестьянское войско под Франкенхаузеном). Ландграф завязал дружеские отношения с Ульрихом Цвингли[64]. К весне в их головах созрел план грандиозной протестантской коалиции, охватывающей северные и срединные немецкие княжества, торговые города Юго-Запада, Тироль и Венецию. Этот новый союз «от Балтийского до Адриатического моря» Филипп надеялся повернуть против императора Карла, который именно теперь, выбравшись из долгой череды войн, собрался наконец всерьез заняться разросшейся «немецкой ересью». Ландграфом овладела мечта о германской королевской короне. Ради ее осуществления он готов бы был якшаться не только с лидерами бюргерской реформации, но, пожалуй, и с анабаптистами.
Филиппу нужна была широкая, примирительная религиозная платформа. 22 апреля он предложил Цвингли провести собеседование с Лютером и договориться по вопросу о таинствах. Цвингли согласился, но предупредил, что не надеется на успех.
Когда дело дошло до Лютера, тот сказал, что не сядет со швейцарцами за один стол. Ландграф, однако, стал настойчиво обхаживать нового лютеровского курфюрста Иоганна Верного.
Со слов Лютера, курфюрст питал неприязнь к швейцарским «сакраментаторам», как окрестили в Виттенберге радикальных истолкователей таинств. Однако учтиво-настойчивые приглашения Филиппа и его соблазнительные посулы сделали свое дело: курфюрст распорядился, чтобы Лютер выехал на встречу со швейцарцами и по мере возможности содействовал выработке общенемецкого протестантского кредо.
29 сентября в Марбург, в замок ландграфа, прибыли из Швейцарии Цвингли и Эколампад, из Страсбурга Буцер, Гедио и Якоб Штурм, а из Виттенберга Лютер, Меланхтон, Йонас и Круцигер. Это был самый представительный за всю историю Реформации съезд евангелических вождей.
9 октября 1529 года после предварительных встреч состоялся «марбургский разговор о таинствах», в котором приняли участие только Лютер, Цвингли и Эколампад. Цвингли вел себя в духе «сердечного братского согласия», Лютер держался настороженно и надменно. Швейцарцы выкладывали один довод за другим, а он сидел нахохленным вороном и крупными буквами чертил на суконной обивке стола евангельские слова: «Das ist mein Leib» («сие есть тело мое»). Беседа ничего не дала: замысел примирительного общепротестантского кредо (а вместе с ним и политический проект Филиппа Гессенского — Цвингли) был сорван. Принятые 5 октября «15 марбургских статей» были не документом согласия, а скорее договором о ненападении.
Можно сколь угодно резко осуждать Лютера-человека, бранить его за высокомерие и надменность (он и сам говорил впоследствии, что в Марбурге «извивался, как червяк в пыли», и был «упрямее черта, который торгует душу»). Но очевидно, что узким прагматиком и марионеткой протестантских князей реформатор не был. Более того, он говорил по возвращении в Виттенберг, что его сильно разозлил «пройдоха Буцер», который был согласен на любую формулу евхаристии, лишь бы выиграло дело, задуманное его патроном Филиппом Гессенским. Лютер считал вопрос об евхаристии принципиальным, относящимся к «священному плану истории», к «перспективе спасения», и не сделал ни малейшей идейной уступки в пользу главы Готауского протестантского союза. «У нас и у вас разный дух», — говорил он Цвингли, и это было для него решающим.
Через некоторое время обнаружилось, что грандиозный проект Филиппа Гессенского был неосуществим и политически: дали о себе знать давние конфликты между средненемецкими протестантскими князьями и швейцарскими кантонами.
В следующем 1530 году происходит событие, которое, казалось бы, спутывает все карты. Партия Лютера, только что обнаружившего беспощадную непримиримость к одному из союзников по протестантскому движению, оглашает компромиссный программный документ, явно рассчитанный на сделку с врагами-католиками.
Что же случилось? Какая сила сделала вчерашнего неумолимого противника швейцарцев покладистым и мягким в отношениях с Римом? Да и верно ли, что с ним произошла такая перемена?
В начале 1530 года император Карл V, не появлявшийся в Германии со времени Вормсского рейхстага, объявил о своем намерении посетить страну. И католические и протестантские верхи возлагали на этот визит большие надежды. Князья-католики уповали на то, что недавно заключенный мир с папой обяжет императора перейти наконец к проведению Вормсского эдикта. Князья-протестанты рассчитывали на возросшую турецкую угрозу: она заставит Карла водить дружбу со всеми немецкими князьями и в интересах империи санкционировать лютеранство. Виттенбергским теологам велено было составить изложение основных принципов евангелизма, которое удобно было бы предъявить императору на предстоящем рейхстаге в Аугсбурге. За исполнение этой задачи взялся Филипп Меланхтон. К июню 1530 года он подготовил первое в истории кредо протестантизма, получившее название «Аугсбургского исповедания».
В документе решительно отрицался иерархизм римско-католической церкви и проводилось резкое различие между духовной и мирской властью. Ясно и без каких-либо уступок формулировался «перводогмат» лютеранства о «спасении одной только верой».
Вместе с тем многие важнейшие идеи Лютера, уже вошедшие в сознание его приверженцев, были дипломатично опущены: ничего не говорилось о всеобщем священстве, об абсолютном предопределении, о неправедности страха перед чистилищем, о неприемлемости отпущений и католического поклонения святым.
В преамбуле к документу отрицались серьезные расхождения между лютеранством и католицизмом. Все выглядело так, будто никакой реформации в Германии не происходило и не происходит. Новый церковный порядок — не более, чем явочное утверждение верхушечной реформы, возможность которой была упущена папством.
Смягчение конфликта с католиками оплачивалось обострением конфликта с другими протестантскими исповеданиями. Меланхтон прямо заявлял, что осуждение швейцарских «сакраментаторов» должно обеспечить благорасположение «романистов».
Лютер поначалу был решительно против какой-либо дипломатии, умолчаний и маскировок. Однако большинство виттенбергских теологов заняло сторону Меланхтона. Они были недовольны самоуверенным и грубым поведением доктора Мартинуса во время марбургской беседы (хотя не осуждали его в принципе). Они опасались, что крутой темперамент Лютера может причинить много бед в щепетильной ситуации, которая ожидалась в Аугсбурге. Кроме того, сам Меланхтон грозил отъездом из Виттенберга, если его примирительное начинание будет отвергнуто. Меланхтона обхаживал и поддерживал ландграф Филипп Гессенский, который, не попав на роль общепротестантского врага Габсбургов, надеялся теперь завоевать признание нации в качестве всегерманского миротворца. К новым фантазиям ландграфа Лютер был равнодушен, но перспектива потерять Меланхтона, признанного координатора всего виттенбергского дела, его всерьез пугала.
Мы полагаем, однако, что даже это не заставило бы реформатора подписать компромиссное «Аугсбургское исповедание», если бы не еще одно и самое существенное обстоятельство.
Лютер не минуты не верил, что паписты пойдут навстречу примирительной инициативе Виттенберга, а император санкционирует реформацию. В «священном измерении истории», каким его видел Лютер (в плане принципиальной идейной оценки борющихся религиозных лагерей), подобные события были невозможны.
Неверие в успех меланхтоновской акции позволило Лютеру пойти на лукавство. Он одобрил «Аугсбургское исповедание», чтобы Германия увидела, как католики оттолкнут руку, протянутую им протестантами; чтобы император вынужден был действовать нагло; чтобы ландграф Филипп, Филипп-теолог и вся склонившаяся на их сторону виттенбергская теологическая команда на опыте убедились бы в
