проницательности самоуверенного, упрямого и несговорчивого Мартинуса.
О лукавстве реформатора говорят, по крайней мере, три факта.
Во-первых, лютеровские одобрения «Аугсбургского исповедания» и присоединенной к нему «Апологии» содержат в себе «щепотку аттической соли». Доктор Мартинус пишет, например: «Я прочел «Апологию» Филиппа Меланхтона: она весьма мне нравится, и я не знаю, чего бы в ней следовало улучшить или изменить, да еще так, чтобы соблюсти приличия, ибо я не умею выступать столь мягко и тихо». Он отгораживает себя от Меланхтона тонкой перегородкой иронии.
Во-вторых, Лютер твердо настаивал (и настоял) на том, чтобы на рейхстаге в Аугсбурге «Исповедание» было предъявлено не как позиция виттенбергских теологов, а как позиция протестантских государей. Реформатор прятал свою партию за спину ландграфа Филиппа и курфюрста Иоганна. Творение виттенбержцев предъявлялось императору в качестве «княжеского исповедания».
В-третьих, Лютер прятал еще и себя самого за спину своей партии. В Аугсбург ехать было нельзя (император в соответствии с Вормсским эдиктом мог бы и даже должен бы был арестовать Лютера). Виттенбергский вождь отводил себе роль наблюдателя и
В середине июня благодушный Меланхтон, издавна тяготевший к полюбовному улаживанию церковного раскола, отправился в Аугсбург набивать синяки, а лукавый Лютер высадился по дороге, чтобы из диковинного замка Кобург — с высоты ласточкиных гнезд — следить за предстоящей теолого- дипломатической комедией.
События (если не говорить о деталях) развивались именно так, как ожидал реформатор. Карл V по приезде в Аугсбург запретил препятствовать евангелической проповеди, но в беседе с представителями католического лагеря заверил их, что мера эта временная. На зачтение «Аугсбургского исповедания» (князья-протестанты выдвигали это как условие обсуждения турецкой проблемы) император согласился скрепя сердце. Документ огласил саксонский канцлер Байер. Дело происходило не в ратуше, где заседал рейхстаг, а в маленьком готическом зале пфальцского епископства. По просьбе императора была составлена комиссия из теологов-католиков. В нее вошли Иоганн Экк, соратник Тецеля Вампина, эрфуртский университетский наставник Лютера Узинген и его присяжный хулитель Кохлей. Комиссия составила «Опровержение», где «Аугсбургское исповедание» квалифицировалось как документ расплывчатый, неискренний и полный умолчаний. Карл V принял «Опровержение». Он предложил князьям-нововерцам вернуться «в лоно истинной церкви», прежде чем он вынужден будет выступить как ее «рыцарь и заслон». Император имел в виду военное насилие и лишь после долгого урезонивания согласился отсрочить его до созыва общегерманского собора. Меланхтон был растерян, письменно испрашивал у Лютера разрешения на новые уступки и вообще превращался во все более жалкую фигуру. Другие виттенбергские теологи были теперь против него и требовали немедленного прекращения позорного торга. Громче всех осуждал Меланхтона ландграф Филипп: в знак протеста против случившегося он покинул рейхстаг с поспешностью беглеца. Дело дошло до того, что князья-католики сочли возможным позволить себе благотворительный жест и просили Карла до открытия собора не отменять «чашу для мирян» там, где она уже введена, и не сажать в тюрьмы оженившихся священников.
В этот момент Лютер выступает из-за двух заслонявших его спин. Он пишет резкие письма в адрес Аугсбургского рейхстага, который именует бесплодным «птичьим базаром». Он отзывает с рейхстага представителей виттенбергской теологии. Он принимает на себя роль народного протестантского оратора, который одергивает и поправляет заигравшихся протестантских государей. Он пытается, наконец, встать в позицию простолюдина, не вовлеченного ни в одну из столкнувшихся на рейхстаге религиозных партий. Вот, рассудите, говорит он: князья-нововерцы сделали все возможные уступки, дошли почти до заискивания. И что же? Католические верхи империи с кайзером во главе ответили им подозрением и угрозами!
В «Обращении к духовенству, собравшемуся на рейхстаг в Аугсбурге» Лютер вновь подымается до пафоса своих ранних обличительных выступлений. Я, пишет он, издавна говорил, что паписты, из-за их антихристова духа, никогда не допустят, чтобы проповедники Евангелия мирно сосуществовали с ними под охраной империи. Кое-кто не верил. Теперь он может сам во всем убедиться. И пусть католики не надеются больше, что Лютер протянет им руку. «Пока я жив — я чума ваша… Я должен, как говорит Исайя, быть вам медведем и волком по пути в Ассирию. Да не будет вам покоя перед моим именем, покуда вы не сделаетесь лучше или не сгинете!»
Письма и обращение реформатора положили конец унизительной для Виттенберга дипломатической возне. Авторитет Лютера среди соратников снова стал непререкаемым. Меланхтон вернулся в положение «первого секретаря» виттенбергской реформации и прилежно работал над составлением конкордатов, школьных программ и формул новой протестантской схоластики. В годы, последовавшие за Аугсбургом, он стал таким, каким мы знаем его по характеристике Ф. Энгельса, — прообразом «филистерского, чахлого кабинетного ученого»[65].
19 ноября 1530 года Карл V подтвердил Вормсский эдикт с его строгими мерами. Все церковные новшества были запрещены. Протестантским князьям предоставлялся срок до 15 января следующего года, чтобы одуматься. Упорствующим грозила военная расправа. Комическая и вместе с тем отрадная сторона нового имперского указа состояла в том, что в пику лютеранам не были санкционированы какие-либо карательные акции против цвинглианцев.
На решение кайзера реформатор ответил «Обращением доктора Мартина Лютера к его возлюбленным немцам». Лютер поносит католическую партию в рейхстаге и разрешает протестантам даже в случае войны или восстания не оказывать помощи папистам. К бунтарским действиям он по-прежнему не призывает, но говорит, что, если его, Мартинуса, захватят или убьют, об этом следует объявить на всех площадях и рынках — и уж пусть епископы, попы и монахи не удивляются, если многие из их своры отправятся вслед за ним в могилу. Одновременно Лютер дает понять, что протестантским князьям пора подумать о мерах необходимой обороны.
У империи хватило силы только на то, чтобы пригрозить княжеско-бюргерской реформации; привести свою угрозу в исполнение Карл V не мог. Более того, репрессивная наглость императора и боевые призывы Лютера вырвали население из религиозной апатии и оживили евангелическое движение. Несмотря на все усилия имперской власти (иногда грубые, а чаще расчетливые и хитрые), протестантская коалиция в Германии упрочивалась и расширялась. В феврале — марте 1531 года организовался Шмалькальденский союз. К старому, готаусскому ядру присоединились Вильгельм Ангальский, графы Мансфельдские, а также города Страсбург, Ульм, Констанц, Нейтлинген, Мемминген, Линдау, Биберах, Изни, Любек, Магдебург и Бремен. Члены союза обязались помогать друг другу в случае военного нападения на любого из них. Протестанты противостояли теперь имперско-католическому лагерю как объединенная и замкнутая политическая сила.
Размышляя над смыслом происходящего, Лютер высказывал идеи, близкие к известным рассуждениям Гегеля о «хитрости мирового разума», который посрамляет и обращает себе на пользу самые блестящие выкладки человеческого рассудка. В одном из писем к курфюрсту Иоганну Лютер замечал: «Все не так свершается, как задумывают, и подобающие это слова «воистину, я и не предполагал». Ведь не получилось у папы и кайзера того, что они задумали в Аугсбурге, и не должно было получиться, и как раз потому, что они все хотели объять мыслью».
Означало ли это, что Лютер вообще отказывался от рационального подхода к политическим проблемам и считал самым мудрым ожидать божественного озарения? Нет, противоположность всеобъемлющим расчетам рассудка он видел не в наитии, а в «смиренной трезвости ума», которую одну только бог и удостаивает своими подсказками.
Примером этой «смиренной трезвости» могут служить размышления реформатора над «правом необходимой обороны», остро дебатировавшимся в 1531–1534 годах.
Лютер подчеркивает сугубо мирской (гражданско-политический) характер проблемы и отклоняет решения, подсказываемые распаленным религиозным чувством. Как и десять лет назад, в ответе Гуттену и Зиккингену, Лютер отвергает дворянско-княжеское восстание в защиту евангелизма. Вооруженное сопротивление империи, говорит он, может иметь только оборонительный характер и исходить только от законного протестантского государя. Последний уже не просто защитник известного вероисповедания (вере положено завоевывать мир без помощи меча) — он защитник им же учрежденной церкви и всех новообразований, которые она внесла в «мирской порядок». Новые постановления империи направлены на
