- Молчи, коли бог ума не дал! Не лезь, куда не спрашивают! Раз говорю, украл - значит, украл! Доставить его, живого или мертвого, к Денису Матвеевичу, к исправнику! Что? Или еще лучше - связать и выбросить в поле, как мусор! Пускай подохнет! Небольшая потеря!
Садовник, который видел странный полет барина из окна, еле сдерживал улыбку. Впоследствии он рассказал о происшествии своему шурину, шурин рассказал друзьям... И пошел гулять по свету забавный рассказ о помещике, вышвырнутом из окна собственного дома.
Пока Котовского связывали по рукам и ногам, выполняя приказ барина, пока волокли к телеге, всё продолжали бить. Подскочил Скоповский:
- Пустите, я сам!
И тоже ударил связанного. Вошел во вкус и стал наносить удары.
Когда Котовский очнулся, его тащили с телеги. Где-то далеко видны были огни. Небо было звездное. Подернутая инеем земля блестела голубыми искрами.
- Что ж ты делаешь? - сказал Котовский приказчику, который распоряжался, покрикивая: 'Тяни, берись за ногу!' - Ведь я замерзну в одном белье! Развяжи меня!
- Нельзя, - ответил приказчик, - барин приказал бросить связанного. Мне-то что, но раз приказано - значит, и говорить нечего.
- Эх ты! Холуй!.. - пробормотал Котовский.
Он окончательно очнулся. Чувствовал, как холод пронизывает тело. Погромыхивала, удаляясь, телега. Они о чем-то разговаривали - приказчик и кучер - спокойно, как будто возвращались с базара...
- Н-но-о! - мирно понукал кучер.
Потом стало совсем тихо.
'Долго не выдержать', - подумал Котовский.
Попробовал освободить руки - веревка больно врезалась. У приказчика был большой опыт: ведь он постоянно завязывал и упаковывал тюки.
'Нужно двигаться, самое главное, - приказал себе Котовский, - тогда я согреюсь'.
До рассвета было еще далеко. Трудно надеяться, что кто-нибудь проедет мимо. Степь молчала. И только далеко где-то настойчиво кричал, видимо у семафора, паровоз.
Сколько прошло времени? Два часа? Или четыре? По-видимому, Котовский опять терял сознание.
И вдруг он услышал громкий голос:
- Вон он где! Всю степь обшарил! Говорят, бросили возле станции, а где возле станции? Небось руки-то занемели?
Это был Леонтий. Вот она - дружба!
Развязал. Синюю домотканую куртку на плечи накинул.
- Ну, дорогой, теперь тебе тикать надо отсюда. В город отправляйся. Скоповский - серьезный господин, он очень просто и пристрелить может, если увидит.
- Пристрелить - это положим...
- Почему бы нет? Скажет: потраву делал, лес пришел рубить. У них ведь как? Судьи свои, полиция своя. За нас только один бог...
Леонтий подумал и, хитро подмигнув, добавил:
- А может быть, и бог-то... тово... тоже в ихней компании? Тоже переметнулся?
Он покрутил головой:
- Пожалуй, так оно и есть. Одна шайка-лейка.
4
Было отвратительное, промозглое утро, а тротуары скользки и липки, когда Котовский добрался наконец до Кишинева и зашагал по хмурой, заспанной улице.
Тело ныло. Была тупая боль в груди и пояснице.
'Должно быть, помещик Скоповский знает анатомию, - думал Котовский с некоторой досадой, - он бил по самым чувствительным местам, не так, как другие'.
По улицам шли женщины с сумками, с корзинами, направляясь вниз по Армянской улице, очевидно, на рынок. Сейчас они купят какой-нибудь провизии, вернутся домой и приготовят завтрак...
Котовский при мысли о еде почувствовал, что очень голоден. А судя по тому, как от него шарахались прохожие, понял, что вид у него ужасный.
Он шел, но, собственно, и сам не знал, куда направлялся. Одно он твердо решил: в Ганчешты не поедет. Обе сестры вышли замуж. Зачем им портить семейную жизнь?
Котовский шагал по мокрым тротуарам и перебирал в памяти людей, которых в этом городе знал. Он не раз приезжал с поручениями из имения. Но все те, с кем он имел дело по продаже сена или покупке инвентаря, не приняли бы его.
И вдруг вспомнил: переплетчик Иван Маркелов, которому он давал переплести конторские книги! И живет рядом, около рынка, и человек простой, наверное, приютит на первое время.
Быстро миновал Котовский богатую часть города, где пестрели занавесками и комнатными цветами на окнах кирпичные одноэтажные дома. Начищенные медные дощечки на парадной двери извещали, кто проживает в доме: присяжный ли поверенный Зац, или купец Аввакумов, или зубной врач Любомирский...
Вот и кончились эти богатые кварталы, а дальше вдоль улицы пошли лепиться глиняные хибарки, вросшие в землю, с грязными дворами, с незакрывающимися калитками. Вот и дом No 48, кажется, самый неказистый в этом скопище убогих домишек.
Котовский постучал. Открыла ему бледная, в лице ни кровинки, женщина, безучастно посмотрела, спросила:
- Вам что, наверное, Ивана Павловича? Он спит.
Но Иван Павлович, переплетчик, сразу же проснулся, узнал Котовского, спросил, не заказ ли он принес, и сказал разочарованно:
- Значит, заказа не принес? А то я как раз свободен... Мы, брат, бастуем. Третий день.
- И голодаем столько же, - добавила жена Ивана Павловича.
Тут Иван Павлович встал и, оглядывая Котовского с ног до головы, нахмурился:
- Да ты, кажется, сам-то тово... на новом положении?
Котовский рассказал, как он расстался со Скоповским, как чуть не замерз, связанный и избитый, в степи, как спас его от смерти один хороший человек.
- Понятно, - в раздумье произнес Иван Павлович. - А я спросонок ничего не разобрал и к тебе с заказом...
- Ну, и как же вы бастуете? - спросил Котовский.
Он не любил распространяться о своих бедах и вообще не любил долго говорить о себе.
- В Кишиневе восемь переплетных мастерских, - рассказывал Иван Павлович, усадив за стол пришельца, - в них работают двадцать шесть взрослых и четырнадцать мальчиков. Работаем по восемнадцать часов в сутки, а получаем по двенадцать рублей в месяц - никак не прожить. Вот мы и надумали бастовать. Сейчас время горячее, подоспели заказы, может быть, чего добьемся.
- А чего вы добиваетесь?
- Чтобы работать по-человечески, ну хотя бы двенадцать часов в сутки, и чтобы повысили заработок. А что голодаем третьи сутки - это она выдумывает, нам ведь немного-то комитет помогает.
- Комитет?
- Ну да, социал-демократы... Ты, Раиса, расшевели самоварчик-благоварчик, хоть чаем гостя побалуем, вот только хлеба-то у нас нет... Ты, что же, к себе в Ганчешты поедешь?
- Нет, в Ганчештах делать мне нечего. Как-нибудь здесь.
Маркелов помолчал, подумал, несколько раз произнес: 'Так-так-так... Так-так-так...' - затем засуетился, пробормотал: 'Ты ничего, сиди, сиди тут, я в минуту!' Выскочил в дверь, нахлобучив на голову старенький картузишко, и вскоре появился с хлебом: купил на рынке, и мало того принес еще и кусок колбасы.
Котовский старался не смотреть на эти соблазнительные предметы, которые хозяин дома положил на тарелки и стал резать на куски.
