Глава 3.1976. Февраль-март
Проявляя фотографии, В. Ф. теперь часто слушал магнитофон, тот самый, который Т. В. в начале января принесла из лаборатории М. К. Магнитофон был кассетный. Вскоре В. Ф. обнаружил, что у его новых знакомых из окружения Гоши можно легко позаимствовать кассеты. Их давали охотнее, чем самиздат, возможно, потому, что их происхождение было установить сложнее. Самиздат, оставшийся от Гоши, В. Ф. выбрасывать так и не стал. Сам себе удивляясь и стыдясь своего — не по возрасту искреннего — энтузиазма, В. Ф. погружался в почти незнакомые ему доселе слои культуры. Ему не хотелось думать, жив Гоша или нет. Пока тайна исчезновения оставалась тайной, могла существовать надежда. В оправдание своего легкомыслия он говорил себе, что пытается жить жизнью Гоши — чтобы лучше понять его, чтобы почувствовать, что же все-таки могло произойти… Он вообще теперь жил по-другому. Пил — иногда — заграничные напитки, пусть даже купленные в советских магазинах, ел — иногда — заграничные консервы, казавшиеся с непривычки удивительно вкусными. Иногда ночевал у новых друзей… Перестал считать деньги. Увы, время летело, а результаты «вживания в образ» были ничтожны. Он со стыдом чувствовал, что ему больше и больше нравится сам процесс.
Т. В. теперь снова ходила на свою обычную работу и редко появлялась в лаборатории у М. К. В этот день, однако, она взяла бюллетень, чтобы — в кои-то веки — посидеть с матерью. Отец, дожидавшийся ее прихода, встретил на пороге, сухо поздоровался, надел пальто и ушел. Судя по старому портфелю, старым ботинкам и потертому «пирожку» на голове — в клуб филателистов. Он жил на хорошую военную пенсию, у него была большая коллекция марок, однако, идя в клуб, он всегда старался выглядеть скромно, опасаясь, что его примут за богатого.
Она выбросила из головы мысли об отце. Простить его реакцию на исчезновение Гоши было трудно. Другое дело — мама, мама, которая ничего не помнит, не понимает, точнее, помнит и понимает только сердцем, с тех пор как несколько лет назад безнадежно начала терять память. Она, несомненно, будет расспрашивать о Гоше, не запоминая ответов. Для нее времени не существует. И что ей говорить? Т. В. сняла пальто, сапоги, нашла тапки. На кухне гремели кастрюли. Она прошла на кухню.
— Таня… — мама повернулась, вытерла руки о передник. — Таня, ты куда запропастилась? Гоша уже два раза заходил. Что с тобой?
В первое мгновение Т. В. и правда поверила, что Гоша мог заходить к ее родителям. Ну да, зашел, а они никому не сказали… Она глядела на растерянное лицо мамы. Мама подошла, и они обнялись.
— Ну, садись, садись, сейчас обедать будем, видишь, я готовлю…
— Извини, мама, что я так долго у вас не была, столько работы навалилось, — Татьяна села. — А когда Гоша заходил?
— Не помню… Недели две назад… Тортик принес… После школы…
Вот все и становится на свои места, подумала Т. В. Заходил-то он несколько лет назад, когда еще учился в школе. Было время, когда он очень любил заглядывать к ним. Предпочитал даже готовить у них уроки. Все — поиски самостоятельности и свободы. А теперь это воспоминание внезапно всплыло. Мать снова отвернулась и хлопотала у плиты. Т. В. казалось, что она все-таки что-то чувствует — чует, что что-то тут не так, несмотря на потерю или, может быть, полную запутанность ближней памяти.
— А все-таки нехорошо, что ты совсем не заходишь. И Валя твой (В. Ф., - мысленно перевела Т. В.), нас совсем забыл.
— У него сейчас тоже очень много ответственной работы.
— А когда мы с тобой в Ташкенте были, в эвакуации, когда он на соседней улице жил, у него время было. Дрова носил из подвала.
Это что-то новое, подумала Т. В. Она вообще не помнила, чтобы ей доводилось встречать своего будущего мужа в Ташкенте. Дрова? Ну да, печка там была, но в хаосе жизни ей больше запомнилась другая квартира с дровяным отоплением, здесь, в Питере. Когда они с В. Ф. поженились и родился Гоша, они после этого еще несколько лет жили с родителями — то с ее собственными, то со свекровью. Свою квартиру они получили только в середине шестидесятых. Квартира, где жила свекровь, была с печным отоплением. Именно там, в дровяном подвале, забавляясь с пластилиновым факелом, Гоша ужасным образом обжег правую руку… Татьяна как сейчас помнила эту историю. В субботу она отвезла Гошу к бабушке. Предполагалось, что он останется на воскресенье. Свекровь собралась в подвал за дровами, Гоша, конечно, пошел с ней, он не мог упустить такую возможность. Он как раз обнаружил, что пластилин может гореть и, поощряемый В. Ф., вовсю экспериментировал с новым открытием. Карманных фонариков ни у кого не было, с лампочками в подвале бывали проблемы. Свекровь запаслась свечкой, а Гоша сделал себе факел, намазав пластилин на конец длинной лучины. В подвале горящий пластилин стек на руку. По словам свекрови, если бы не толстые стены, вопли Гоши было бы слышно на улице, но когда они поднялись обратно, он уже только всхлипывал. Потом она вызывала такси, ехала с Гошей в травмпункт. Рану очистили (он снова плакал), засыпали стрептоцидом и забинтовали. Рана заживала медленно… В общем-то, все обошлось, но на руке остался шрам, напоминающий небольшую страну (вроде Болгарии) на географической карте. Мать снова заговорила, что Т. В. слишком редко к ней заходит…
К последним числам февраля все было готово. Встреча с Леонидом Ильичем должна была состояться сразу после окончания съезда партии, первого или второго марта, в подмосковном Завидове. Верные люди все подготовили. План продуман до мелочей. В ночь на двадцать девятое «Красной стрелой» он едет в Москву… Но здесь, в Питере, у него на контроле тоже оставались кое-какие дела. Прежде всего дело Краснопольских, в котором появились некоторые конкретные элементы.
Он узнал данные криминологического обследования квартиры профессора Гордеева. Повсюду — множество отпечатков пальцев самого Гордеева и Гоши. Идентификация трудностей не представляла, отпечатки Гордеева имелись в архиве, отпечатки Гоши можно было установить, сравнивая с отпечатками на его авторучке и тетрадях… На кухне и в кабинете — несколько отпечатков Литвина, «декабриста», писавшего курсовик под руководством профессора, но в кладовке, где явно что-то произошло, в этой «секретной комнате», как ее окрестили, были только отпечатки профессора и его молодого секретаря.
Сотрудники, непосредственно занимавшиеся исчезновением И. А. и Гоши, выследили, наконец, «третьего человека», неуловимого Семенова. Новые данные принесла и разработка Литвина. С Семеновым как будто все оказалось просто. Как говорится, седина в голову — бес в ребро. Полюбил старик сорокалетнюю буфетчицу из кафе на Петроградской. Переселился в квартиру своей любовницы, к метро «Лесная». Спрашивается, правда, что в нем нашла эта дама… Что касается недавних показаний Литвина… На взгляд Онегина — чушь собачья. Пример того, что выдумывают трусы, основываясь на слухах и позаимствованных фантазиях. Иногда Онегину казалось, что на всей так называемой научной фантастике не мешало бы поставить гриф «для служебного пользования», чтобы защитить от нее слабые души. М. К., с его репутацией (любитель наркотиков и мистических учений), разумеется, предпочитал относиться к этому бреду иначе. Машина времени! Якобы, Иван Александрович над ней работал! Смех, да и только… Но при тщательном обыске в стене его квартиры найден был тайник, а в тайнике бумаги с формулами, чертежами и маловразумительными комментариями… Бумагами теперь занимались эксперты, и просто так отмахнуться от россказней перепуганного Литвина было, к сожалению, нельзя… Онегин нашел время, чтобы посетить таинственную квартиру в сопровождении «Алеши Поповича» и одного из экспертов-криминалистов. Квартира была просторная, не хуже, чем у самого Онегина. Выглядела сильно запущенной.
— Гордеев больше года как отказался от приходящей уборщицы, — заметил «Алеша Попович».
— Кроме отпечатков, что-нибудь нашли? — поинтересовался Онегин.
— Следы крови, судя по всему, самого Гордеева. Его группа. Но немного — возможно, палец порезал. Платок, салфетки… Волосы — в этой пылище их тысячи. В кладовке еще какие-то приборы были — что-то громоздкое — след на полу остался. Контуры на стене — тоже что-то висело, потом исчезло. Что интересно — провода никто не обрезал — такое впечатление, что, начиная с некоторого места, они вроде как испарились.
— А когда это могло произойти? Пятнадцатого декабря?
