руки-ноги целы, есть семья, есть своя крыша над головой. Есть кому и рассудить: виноват я или не виноват... А вот если человек не виноват и некому за него слово сказать, некому разобраться в его делах и все права у него отняты, как тогда быть?
Он обвел всех взглядом, увидел, как многие опустили головы, как, наклонившись к Петрову, что-то быстро говорил Исмаилов, а Петров, сняв очки и покусывая дужку оправы, слушал его, глядя из-под седых бровей.
— Товарищ Кайманов, по этому вопросу мы еще поговорим с вами, — вставая, сказал Петров. — А с вашим делом, думаю, все ясно. До заседания я беседовал со многими товарищами, побывал на Даугане, и вот какое у меня созрело предложение. Завтра председателю райисполкома надо поехать на Дауган, созвать общее собрание граждан. На собрании публично извиниться перед жителями поселка, сообщить, что товарищ Кайманов ни в чем не виновен и восстанавливается на прежней работе. Вынужденный прогул Кайманову оплатить за счет председателя исполкома Исмаилова и бывшего секретаря райкома партии Ишина. Есть у кого возражения? Нет? Принято.
— Товарищ Петров! — снова воскликнул Яков. — А как же с Лозовым. Только вы можете ему помочь!
Петров чем-то напоминал Михаила Ивановича Калинина: то ли очками, то ли бородкой. От одного этого внешнего сходства Яков почувствовал к нему расположение.
— С Лозовым мы разберемся, — словно обдумывая каждое слово, ответил Петров.
— Но вы-то верите, что он не виновен?
— Откуда я знаю? Судя по твоим письмам, — неожиданно переходя на «ты», продолжал он, — Лозовой не виновен. Но мало писем, нужны доказательства. Не будут же невиновного человека зря держать. Почему нельзя предположить, что есть что-то такое, чего мы не знаем?
— Ничего не может быть. Он — чистой души человек! Петров встал, молча развел руками:
— Будем разбираться. Насчет вас, — снова переходя на «вы», заключил он, — решение принято. Завтра поедем на Дауган. Вы отпроситесь у своего начальства.
Со сложным чувством готовился Яков к поездке. Признание его правоты сейчас уже не радовало. Его оправдали, собираются всенародно восстановить во всех правах. А Лозовой по-прежнему ни за что томится неизвестно где.
На другой день, когда собрались у здания райисполкома, он без приглашения сел в машину рядом с Петровым. Тут не до церемоний: может быть, больше не представится случай поговорить с представителем ЦК о Василии Фомиче.
Едва машина тронулась, стал рассказывать о Лозовом, начиная с тех времен, когда сам еще мальчишкой охранял тайные сходки у Али-ага. Потом поведал о жизни в Лепсинске, о подпольной работе Василия Фомича в годы гражданской войны, о его наставлениях, когда встретились с ним на границе после долгой разлуки.
Некоторое время Петров слушал молча, потом сказал:
— Я читал, вероятно, не все ваши письма. Но и в тех, какие попали ко мне, вы все достаточно понятно объясняете. Однако уверены ли вы, что Лозового обвиняют только в организации митинга на Даугане? Не уходят ли обвинения дальше, к тем временам, когда вы сами еще, как говорится, пешком под стол ходили?
Яков хотел возразить, но Петров остановил его:
— Пока я ничего не могу прибавить к тому, что сказал. Все, что будет в моих возможностях, сделаю. Сейчас уже повсюду работают комиссии Цека, выправляют перегибы. Ишина вашего сняли с работы. Вы, наверное, уже знаете об этом. Но вмешиваться в дела НКВД мы не властны.
Петров ничего больше не сказал. Даже он не мог объяснить, почему, если человек невиновен, его все-таки держат под арестом. Оказывается, и так может быть: невиновен, а держат...
По обе стороны дороги замелькали глинобитные домики родного поселка. Яков почувствовал, как учащенно забилось сердце. Его до сих пор не покидало ощущение, что в большом и пыльном городе, на плоской равнине живет он временно, что все это скоро кончится и он снова вернется домой — в родные горы. Теперь он снова был дома, вернулся победителем. И все же это — не полная победа. Мысли о судьбе Василия Фомича ни на минуту не оставляли его.
Собравшиеся на сход жители поселка приветствовали Кайманова радостными возгласами:
— Ёшка-джан!
— Коп салям, дорогой Ёшка!
Он чувствовал себя неловко и в то же время радовался, что его так встречают. Смущаясь, махал рукой в ответ на приветствия, отыскивая глазами своих верных друзей Барата, Мамеда, Савалана, Балакеши.
Возле клуба увидел конных пограничников, начальника заставы Логунова и коменданта Федора Карачуна с красноармейцами-коноводами. Это было несколько неожиданно, и он даже немного растерялся.
— Ну вот, товарищ Исмаилов, по встрече видно, как работал Кайманов, — подходя к председателю райисполкома, сказал Петров.
Они поднялись на крыльцо поссовета, возле которого в торжественных случаях всегда собирались дауганцы.
Исмаилов обратился к собравшимся с краткой речью, смысл которой состоял в том, что, дескать, президиум райисполкома ошибся, незаслуженно обидел уважаемого человека и его избирателей и что Яков Григорьевич Кайманов может хоть сейчас вернуться на свою прежнюю должность.
— Слово предоставляется Кайманову, — объявил он в заключение.
— Дорогие товарищи, — сказал Яков. — Вы все знаете меня, я знаю вас. Я не думал, что меня так торжественно встретите. Спасибо за уважение...
Стоявший на крыльце вместе с приехавшими Алексей Нырок торжественно протянул ему печать поселкового Совета, громко сказал:
— При чем тут уважение? Оно было, есть и будет. К себе домой, на свое место вернулся...
— Спасибо, братцы, за доверие, — останавливая жестом Нырка, продолжал Яков, — только председательствовать на Даугане мне больше не придется. Я работаю в ремонтных мастерских. С места на место летать не хочу...
Гул голосов заглушил его последние слова:
— Что ты, Ёшка, какие мастерские?
— Ты домой приехал, никто тебя не переизбирал!
— Мы тебя не отпустим!
Благодарно улыбаясь, смотрел он на шумевших дауганцев. Сколько знакомых лиц, сколько в памяти разных случаев, связанных со многими из этих суровых и близких ему людей. До глубины души тронуло его и то, что именно в такой день приехали на Дауган комендант участка, начальник заставы, знакомые красноармейцы-пограничники.
Когда закончился митинг, Карачун с Логуновым подошли к Якову.
— Яша, я не выступал, а думаю, что скорей других тебя уговорю остаться на Даугане, — сказал Карачун, первым пожимая ему руку.
— Как это?
— Очень просто. В порядке приказа. Захватить с собой котелок, пару белья, и шагом марш в Дауганский гарнизон.
— Шутишь, Афанасич?..
— И шучу и не шучу. Командование поручило мне поговорить с тобой. Ты отлично знаешь курдский язык, повадки контрабандистов. Знаешь еще три восточных языка. Прямой путь тебе к нам, в погранвойска. Обстановка у нас что ни день, то хуже. На границе активизируются вооруженные группы. Дело уже не в терьяке. Шпионы лезут, всякая другая сволочь.
— Все-таки надо подумать, — сказал Яков. — Какой я буду чекист, когда военной школы не кончал... В мастерских избрали меня редактором стенгазеты, выпускаем «Колючку».
— Не морочь ты себе голову, Яша, — улыбнувшись, сказал Карачун. — Машины ремонтировать и без тебя люди найдутся, а следы читать да на четырех языках контрабандистов допрашивать — это не каждый
