изменений: исключение комедийных сцен с шаферами, объединение двух картин в одну и переделка финала, по поводу которого Чехов писал: «У меня есть вариант».
После премьеры Чехов как будто был преисполнен решимости произвести такую переделку немедленно: «Второй раз пьеса идет 23-го, с вариантом и с изменениями — я изгоняю шаферов» (там же). Однако это намерение вряд ли было реализовано: все существенные изменения текста подлежали обязательному предварительному утверждению драматической цензурой, но никаких «вариантов» Чехов туда не представлял. Да и не было у него в то время необходимого расположения к работе и не заглохли еще воспоминания о неудачной коршевской постановке и приеме, оказанном пьесе московскими рецензентами. Он сам признавался: «… мне после Москвы так опротивела моя пьеса, что я никак не заставлю себя думать о ней: лень и противно» (Чеховым, 3 декабря).
И все же какая- то попытка ввести в текст некоторые исправления была предпринята им сразу же после премьеры: об этом свидетельствуют карандашные пометы (вычерки в тексте и отчерки на полях), сохранившиеся на страницах только что отпечатанного тогда машинописного оттиска пьесы (
Чехов наметил в оттиске вычерк (затем он был стерт) двух явлений последнего акта — как раз тех «балаганных» сцен, исполнением которых он был недоволен, исключил шуточную свадебную запевку свахи в III акте (явл. 3), вычеркнул несколько шутовских реплик Боркина и Шабельского и некоторые другие места, связанные с комедийной жанровой основой пьесы.
Намеченная в оттиске правка носила сугубо предварительный характер, она не перешла тогда в текст пьесы и не была учтена в вышедшем вскоре в свет литографированном издании — это правка «дальнего прицела», которая была связана с перспективой будущей перестройки пьесы, с еще не до конца осознанным творческим планом перестройки пьесы из «комедии» в «драму».
К осуществлению этого плана Чехов вернулся только через год, но уже и в 1887 г. о предстоящей переделке пьесы говорилось в литературных кругах как о деле вполне решенном. Например, редактор «Будильника» сообщал тогда своим читателям: «Можно быть уверенным, что „Иванов“ в новой обработке удовлетворит большинству» (<В. Д.
Премьера пьесы состоялась в Москве 19 ноября 1887 г. на сцене Русского драматического театра Корша в бенефис Н. В. Светлова. Роли исполнили: Иванова — В. Н. Давыдов, Анны Петровны — А. Я. Глама-Мещерская, графа Шабельского — И. П. Киселевский, Лебедева — Л. И. Градов-Соколов, Зинаиды Савишны — З. П. Бороздина, Саши — Н. Д. Рыбчинская, Львова — П. Ф. Солонин, Бабакиной — Б. Э. Кошева, Косых — Ф. П. Вязовский, Боркина — Н. В. Светлов, Дудкина — В. И. Валентинов, Авдотьи Назаровны — Е. Ф. Красовская. Декорации I акта были выполнены художником А. С. Яновым, товарищем Н. П. Чехова.
Постановка «Иванова» была поручена режиссеру М. В. Аграмову. Ближайшее участие в ней принял Давыдов, которому, по словам одной из участниц спектакля, «был обязан театр появлением на сцене первой серьезной чеховской пьесы» (А. Я.
Будущие участники спектакля сначала собирались у Чехова: «Они читали пьесу и распределяли между собою роли. Антон очень волновался и говорил, что „все бы это было хорошо, если бы артисты проявляли больше жизненных инстинктов“» (А. А.
Чехов надеялся, что «Давыдов и Киселевский будут блестящи», и писал, что «Давыдов с восторгом занялся своею ролью» (Лейкнну, 4 ноября). Гламе-Мещерской роль также была передана, по ее словам, «согласно желанию автора» (А. Я.
24 октября Чехов с беспокойством писал о работе над пьесой в театре: «Актеры не понимают, несут вздор, берут себе не те роли, какие нужно, а я воюю, веруя, что если пьеса пойдет не с тем распределением ролей, какое я сделал, то она погибнет. Если не сделают так, как я хочу, то во избежание срама пьесу придется взять назад». Чехов разделял в это время опасения Давыдова, что пьеса «у Корша шлепнется, так как играть ее решительно некому» (Ал. П. Чехову, 29 октября); «она неминуемо провалится благодаря бедности коршевской труппы» (Лейкину, 4 ноября 1887 г.).
26 октября Корш подписал условие, по которому он получил «исключительное право постановки в Москве» пьесы до 1 июня 1888 г. (
Вместо обещанных десяти репетиций было назначено всего четыре (Ал. П. Чехову, 20 ноября). Глама-Мещерская вспоминала, что Чехов на них «постоянно присутствовал, но он скромно сидел в партере и в режиссерскую постановку совсем не вмешивался; актерам никаких замечаний не делал» (А. Я.
Однако из писем самого Чехова видно, что репетиции сильно его волновали и постановка отняла у него много нервной энергии. Он признавался, что пьеса «заездила и утомила» его (Лейкину, 4 ноября). Об этом времени Чехов вспоминал несколько позже: «Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом»; «В голове такое умопомрачение…»; «После пьесы я так утомился, что потерял способность здраво мыслить и дельно говорить» (Ал. П. Чехову, 24 ноября; Лазареву (Грузинскому), 26 ноября). И. Н. Потапенко писал в своих воспоминаниях: «Чехов часто говорил об особом авторском психозе, которым заболевает человек, ставящий пьесу.
— Я сам испытал это, когда ставил „Иванова“, — говорил он и описывал болезнь: „Человек теряет себя, перестает быть самим собой, и его душевное состояние зависит от таких пустяков, которых он в другое время не заметил бы: от выражения лица помощника режиссера, от походки выходного актера… “» и т. д. (И. Н.
Лейкин всячески уговаривал Чехова не вмешиваться в постановку, находил это совершенно излишним и рекомендовал всецело положиться на режиссера и исполнителей. В письме от 12 ноября 1887 г. он горячо убеждал в этом Чехова, ссылаясь при этом на свой собственный опыт драматурга и опыт Суворина: «Напрасно Вы так бьетесь с Вашей пьесой. Конечно, постановка пьесы для Вас новинка, первая пьеса Вас волнует, но нужно быть хладнокровнее. Я сам волновался при постановке моей первой пьесы, но потом бросил, когда ставились последующие <…> Делал я обыкновенно так: являлся на одну, последнюю репетицию, предоставляя постановку пьесы режиссеру. Это самое лучшее. Скажу Вам по опыту: я даже не понимаю, как это автор может ставить пьесу. Автор постановке только мешает, стесняет актеров и в большинстве случаев делает только глупые указания. Суворин то же самое говорит. Я был у него и передавал содержание Вашего письма» (
На эти доводы Чехов отвечал 15 ноября: «Ваши строки относительно постановки пьес повергли меня в недоумение <…> На сие отвечу Вам сице: 1) автор хозяин пьесы, а не актеры; 2) везде распределение ролей лежит на обязанности автора, если таковой не отсутствует; 3) до сих пор
За несколько дней до премьеры Чехов писал Лазареву (Грузинскому): «К 19-му ноября я готовлюсь,
