более, что он уже готов был к встрече с тенью. Сцена, где Гамлет приглашает своих друзей поклясться на мече*, не удалась: Иванов-Козельский не говорил, а шипел, точно гусак, за которым гонятся мальчишки. В беседах с Розенкранцем и Гильденштерном отсутствовало достоинство. Перед ними Иванов-Козельский ломался*. И т. д. и т. д. Мы могли бы исписать очень много бумаги, если бы стали изображать все промахи Иванова- Козельского… Много чувства, много щемящей за сердце задушевности, но мало самого главного. Это самое главное далеко отстоит от г. Иванова-Козельского. Мало чувствовать и уметь правильно передавать свое чувство, мало быть художником, надо еще быть всесторонне знающим. Образованность необходима для берущегося изображать Гамлета. Сцена с матерью проведена прекрасно*. То же можно сказать и о сцене на кладбище*. Много было прелести в игре Иванова-Козельского, и всю эту прелесть можно записать на счет его уменья чувствовать… только! Он подчеркивал каждое слово, следил за каждым своим движением, рассчитывал шаги… Этот недостаток есть удел всех начинающих. Смерть с ужасным голосом и с судорогами можно было бы заменить естественною смертью.
Клавдий был недурен. Он не умел только становиться на колени. Королева, тень, Горацио и прочие были плохи. Впрочем, 1-й актер (Новиков) был хорош, у Офелии, говорят, голос был лучше, чем у г-жи Барановой, которая, впрочем, играла недурно*. Теперь чисто внешняя сторона дела.
Сцена мала, декорации плохи. Торжественные возгласы короля не были по размеру к маленьким комнаткам, изображавшим дворцовые палаты. Но это не беда. На безрыбье и рак рыба, а на безлюдье и Фома человек*. Г. Иванову-Козельскому иностранные костюмы так же не к лицу, как г. Ленскому черный сюртук. Далее… Для чего Горацио нарядили в шлем? Для чего выпускали из текста то, чего нельзя выпускать?*
Но эти маленькие промахи бледнеют пред гениальностью того, кто первый подал мысль поставить «Гамлета» на Пушкинскую сцену*.
Лучше плохо сыгранный Шекспир, чем скучное ничего.
Фантастический театр Лентовского*
Для москвичей, которые осуждены судьбой провести все лето в облаках пыли, нюхать в продолжение целого лета смесь тысячи мерзопакостнейших запахов и обливаться день и ночь потом, фантастический театр г. Лентовского новинка слишком приятная.
Некоторое время мы сердились на почтеннейшего Михаила Валентиновича. Нам надоели все те дары, которые он подносил нам с усердием крыловского Демьяна*. Его «Корневильские колокола», «Жирофле-Жирофля»*, русский хор с своими неизменными флейтами и плясовой, несменяемый г. Гулевич, рассказывающий анекдоты*, которые знавал еще и Голиаф, стрельба в цель, фокусы, приводящие в восторг одних только гимназистов, — все это так старо и так пресно! Мы возроптали и роптали бы до сегодня, если бы г. Лентовский не поднес нам презента в виде выдуманного им самим фантастического театра; за что мы делаем ему чувствительнейший реверанс…
Театр сей воздвигнут на стогнах сада* Эрмитаж, в одном из тех пустопорожних мест, которые доселе были ни богу свечкой, ни черту кочергой. О начале представления дают знать звоном в здоровеннейший, вокзальный колокол…
Вообразите себе лес. В лесу поляна. На поляне огромнейшим брандмауэром* возвышается более всех уцелевшая стена стариннейшего, средневекового замка. Стена давно уже облупилась; она поросла мхом, лебедой и крапивой. Она одна уже дает вам некоторое представление о тех поэтических руинах, которые вы так привыкли встречать в иностранных романах. От этой стены к зрителю и в стороны идут более и совсем уже развалившиеся стены замка. Из-за развалин сиротливо и угрюмо выглядывают деревья, бывшие свидетелями тех благообразий и безобразий, которые совершались во время о́но в замке. Деревья высушены временем; они голы. На площадке, которая окружена развалинами и была прежде «полами» замка, заседает публика. Пересечения стен и разрушившихся простенков изображают собой ложи. Вокруг замка рвы, в которых теряются ваши глаза… Во рвах разноцветные, фантастические огни с тенями и полутенями… Все прелестно, фантастично, волшебно. Не хватает только летающих сов, соловья, поющего те же самые песни, которые пелись около замка, когда он еще не был разрушен… Не хватает и плеска моря… Будь слышен плеск моря, мы припомнили бы Горацио, который говорил Гамлету*:
Развалины освещены электричеством. Нам кажется, что стена с занавесом освещена слишком. Искусственное освещение, пущенное неумеренно, стушевывает несколько фантастичность.
Суть вся, разумеется, в фантастичности. Нужно стараться, чтобы фантастичность не пропадала во все время, пока зритель глядит на развалины; иначе пропадет очарование. Очарование пропадает бесследно, когда занавес, устроенный в одной из стен, распадается и вы видите на банальной сцене банального водевильного любовника, ревнивых мужей и бешеных тещ или хохла, говорящего так же по- хохлацки, как армянин по-русски*. По нашему мнению, водевили, дающиеся на сцене фантастического театра, нужно заменить чем-нибудь другим, не портящим общего впечатления. Чем заменить — не станем советовать. У г. Лентовского есть изрядный вкус, есть уменье, есть и желанье. Эти три двигателя, которые поставили на настоящие ноги наше «Эрмитажное» дело, посоветуют ему лучше нас.
Если позволит место, мы в следующих номерах изобразим описываемый театр и карандашом*. Увидев его на картинке, вы не поверите, что он «сделан». Вы скажете, что это настоящие руины…
«Скоморох» — Театр М.В.Л. *** (3-е января)*
Начну прямо с начала. В коридорах темно и жутко, как в инквизиционных подвалах. Лишние лампочки не мешает поставить. Цена умеренная, всем видно, контролем не надоедают, публика аплодирует — значит, хорошо. Но чертовски холодно! Зуб на зуб не попадешь*. — Нос зябнет самым неприличным образом.
Когда мы вошли в театр, стоящие около вешалок предложили нам раздеться.
— А у вас тепло? — спросили мы.
— Тепло-с.
Мы поверили этим лгунам и заплатили по двугривенному. Заплатили даром, потому что через пять минут пришлось опять облечься в шубы. Нехорошо надувать! Коли холодно, так и говорите, что холодно, а не берите двугривенных. Гг. капельдинеры, надевая на нас шубы, поздравили нас с Новым годом. Это после двугривенных-то! Вежливо, но — некрасиво. Народный обычай поздравлять — может и не иметь места в народном театре.
В буфете всё есть, но нечем закусывать после водки: ни килек, ни селедки.
